Он злился, а Эльза затаилась. Вроде бы и улыбалась, и шутила, как прежде, и завтраки готовила, а иногда и ужины тоже, а изменилось все, надломилось. Дошло даже до того, что Никиту стала бесить вот эта ее стальная выдержка, это ее умение сохранять лицо при любых обстоятельствах, вежливая отстраненность. Он же тогда не знал, какой она может быть. Даже не догадывался. А когда узнал, стало совсем поздно…

Эльза уехала с одногруппниками на пленэр. Что они там рисовали, Никита не уточнял, знал только одно: пленэр этот продлится все выходные, для того напрокат взяты палатки и спальники, чтобы молодые дарования не отрывались от прекрасного. У него самого должно было быть дежурство, но в последний момент напарник попросил поменяться сменами, и образовался в Никитиной жизни редкий полноценный уик-энд. А потом образовался Ильюха с твердым намерением «культурно отдохнуть».

Они отдохнули. Сначала отдыхали вдвоем, потом уже вчетвером. Девицы им попались смешливые, легкие в общении. Пожалуй, даже слишком легкие. А Никита оказался дураком, потому что только полный дурак гадит там, где живет. Одну из этих легких и смешливых он под покровом ночи привел в их с Эльзой квартиру. Мало того, что привел, разрешил остаться до утра.

Утром приехала Эльза… Что-то там не получилось у них с пленэром, кажется, дождь пошел. Никита уже не помнил, как там все было. Единственное, что он запомнил, это Эльзины глаза. Полыхало в них, бурлило, как в ведьмовском котле. А руки дрожали. Чтобы не дрожали, она сжала их в кулаки. И губу закусила до крови. Так и стояла на пороге гостиной, до нитки промокшая и одновременно полыхающая. А девица, даже имени которой Никита не запомнил, захихикала, захлопала ресницами, потянулась под простыней так, чтобы оголиться в нужных местах, и сказала насмешливо:

– А что ты, котик, не предупредил, что с сестрой живешь?

Как же ему тошно было в тот момент! Так тошно, как раньше никогда не было. Он попытался одновременно и сесть, и прикрыться простыней, но мерзкая баба хихикала и тянула простыню на себя.

– А я не сестра. – Эльза улыбнулась. Никогда раньше Никита не видел такой улыбки. А зелье в ведьмовском котле все кипело и кипело. Жар от него чувствовался на расстоянии. – Я жена этого… котика. – Сказала и снова улыбнулась, теперь уже персонально Никите. В этот момент ему вдруг показалось, что не он старше, а она. Что жила она веками, а теперь вот устала и решила умереть. Он даже испугался этой своей мысли, такой яркой она была.

– Жена! Надо же… – Мерзкая баба продолжала хихикать и тянуть простыню. – А котик говорил, что один живет.

– Один. – Вот и закипело, выплеснулось наружу горячее ведьмовское варево, ошпарило кипятком. – Теперь точно один, ты не переживай. – Никита и не знал, что она может вот так… одним махом все отсечь, все закончить. Что может и обжечь, и заморозить одновременно. – Только ты, пожалуйста, пока уйди. Мы с Никитой поговорим, и он тебя догонит.

Не будет он никого догонять! Глупости какие! А мерзкая баба словно почуяла что-то, словно за волосы ее кто-то с тахты сдернул. Выскользнула из-под простыни, на ходу похватала шмотки и, вихляя задом, убралась восвояси.

– Эльза… – Никита обернул злополучную простыню вокруг бедер, встал.

– Не надо. – Сказала и руки перед собой вытянула, словно защищаясь. Как будто он мог ее обидеть еще сильнее, чем уже обидел. – Я сейчас уйду, а когда вернусь, тебя здесь уже не будет. Хорошо? – И в глаза посмотрела так, что у Никиты аж в горле пересохло.

– Подожди, – сказал он осипшим вмиг голосом. – Элли, давай поговорим. – Он еще надеялся, что у них получится поговорить, что все это еще можно исправить. Хотя бы попытаться исправить. Если все объяснить… И ей, и самому себе…

Но она слушать не стала, лишь жестом смертельно уставшего человека откинула с лица мокрые волосы.

– Не надо, – сказала почему-то шепотом. – Не надо нам разговаривать, Никита. Я старалась. Честное слово, старалась, но я так не могу. Уходи, пожалуйста. И… давай разведемся.

А он вдруг понял, что не хочет ни уходить, ни разводиться. Вот как только у него отняли это самое главное, так все сразу и понял. А еще понял, что Эльза свое решение не изменит. Погас ведьмовской костер, осталось только горькое ощущение неизбежности потери.

Эльза вышла в кухню, не стала смущать его и смущаться сама, затаилась на нейтральной территории. Никита очень надеялся, что она все еще там, что дождется, все-таки даст ему возможность сказать то, что давно нужно было сказать. Оттого и одевался он в большой спешке, путался в штанинах и рукавах, чертыхался вполголоса.

Не дождалась. Оставила на белоснежной скатерти обручальное колечко с черным-черным, как уголь, камнем, и ушла…

Никита тоже ушел. К Ильюхе. Пил беспробудно несколько дней, ни на работу не ходил, ни на учебу. Все порывался вернуться, но Ильюха не пускал. Приводил какие-то железные доводы, с которыми пьяный Никита соглашался и которые тут же забывал. Он успокоился сам, без напутствий и уговоров Ильюхи. Вспомнил Эльзины глаза и сжатые в кулаки руки, вспомнил колечко с камешком-угольком и решил, что так тому и быть.

В следующий раз они встретились уже в ЗАГСе, когда пришли подавать заявление о разводе. Вот, пожалуй, именно тогда Эльза начала меняться. Синие тени под глазами, заострившиеся скулы, выпирающие ключицы, руки дрожащие… Никита, помнится, испугался, что она заболела. Так испугался, что спросил:

– Элли, у тебя все хорошо?

– Все хорошо, Никита. Спасибо. – И улыбнулась вежливо. Лучше бы вообще не улыбалась. – У меня все замечательно.

Не был бы дураком, уже тогда заподозрил бы неладное, пусть уговорами, пусть силой, но заставил бы Эльзу рассказать, что с ней происходит. Вдруг Януся объявилась, или еще что хуже. Но Никита был молод и глуп, поэтому расспрашивать ни о чем не стал, просто молча кивнул.

Их развели спустя положенный по закону срок. Тот день был словно брат-близнец похож на день их свадьбы, такой же студеный, такой же снежный. Но девственную его белизну марало что-то черное и тревожное. Никита не сразу понял, что это, просто почуял недоброе. А потом он посмотрел вверх. В сером небе, вспарывая крыльями тяжелые снежные тучи, кружило воронье. Молча кружило, без единого звука.

– Ну, вот и все, – сказала Эльза и улыбнулась грустной улыбкой. – Спасибо тебе, Никита. За все.

– И тебе, Элли. – Он протянул было руку, чтобы заправить за ухо локон рыжих Эльзиных волос, но передумал. Нет у него на такую ласку даже фиктивного права. Теперь уже нет. – Если что, – он задумался, подбирая правильные слова, – если что-то случится, если тебе понадобится помощь, ты не стесняйся, обращайся. Я пока у Ильюхи живу, но скоро сниму квартиру. Адрес оставлю ему. На всякий случай. Ты меня слышишь, Эльза?..

Она не слышала, она смотрела в небо, не сводила тревожно-испуганного взгляда с воронья. Вот тогда они и появились в первый раз – эти чертовы птицы! Или появились они раньше, просто Никита увидел их впервые? Увидел, но не придал значения. И страху в Эльзиных глазах он значения тоже не придал. Мало того, тогда он даже обиделся немного на это ее отстраненное равнодушие. Он к ней с благородными порывами и всей душой, а она не смотрит и не слышит, любуется вороньем.