Северцева сразу же остановился на Максакове. Этот взгляд словно буравил, в нем были и обида, и упрек, и презрение. Максаков не выдержал и опустил глаза.

Захаров и майор поняли все. Понял и Гусеницин. И то, что он понял, было крахом его последних надежд остаться работать в оперативной группе.

— Гражданин Северцев, подойдите поближе, — обратился Захаров к Алексею, — Не узнаете ли вы кого-нибудь из сидящих против вас граждан?

— Узнаю, — сквозь зубы ответил Северцев, продолжая сверлить глазами Максакова.

— Кого?

— Вот этого гражданина. — Алексей указал на сидящего в середине. — При знакомстве он отрекомендовался Толиком.

Вопросы и ответы Захаров записывал. Поглаживая седоватую щетину подбородка, майор тайком любовался молодым следователем.

— Прошу вас, расскажите подробно и по порядку: где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с этим гражданином?

Северцев принялся рассказывать то, что он уже десятки раз рассказывал при допросах. Когда он дошел до ограбления в березовой роще, те двое, что сидели рядом с Максаковым, стали незаметно отодвигаться от своего соседа. Они двигались до тех пор, пока не оказались на краешках скамейки. Растерянные и испуганные лица подставных Захаров видел при опознаниях и раньше. Они всегда вызывали у него смех. Теперь же, когда допрос вел он сам, когда не только смеяться, но и улыбаться было неуместно, ему вдруг захотелось расхохотаться. Чтобы сдержаться, он стал кусать губы.

Совесть ли заговорила в Максакове или он понял, что всякое запирательство излишне, но он тут же во всем сознался. Не хотел говорить лишь одного: с кем совершил ограбление.

«Своя воровская этика, свои жиганские законы», — подумал Захаров и про себя решил, что искать сообщников следует какими-то другими путями.

Дав подписать протокол допроса Северцеву, он отпустил его домой.

Когда майор разрешил быть свободными двум парням, которые еще и теперь не понимали своей роли, те так быстро вскочили со скамейки и кинулись к дверям, что Захаров, как ни крепился, все же не выдержал и расхохотался. При виде этой сцены не сдержал улыбки даже Максаков. Каменным оставался один только Гусеницин.

Своих сообщников Максаков упорно не хотел выдавать. Как ни изощрялся Захаров, тот твердил одно и то же: тех двоих, с кем ограбил, он раньше не знал. Познакомился-де случайно на вокзале, в день ограбления. Оба они якобы из Ростова и уехали туда утром следующего дня.

Захаров пришел к твердому убеждению, что надо искать другие пути. Но какие — об этом нужно как следует подумать.

***

Близился рассвет, а Анна Филипповна не сомкнула глаз. Арестовали... В милиции даже не сказали за что. Пока ведется расследование...

На диване мирно посапывала Валя. Она, бедняжка, тоже уснула недавно, наплакавшись до головной боли.

Анне Филипповне было душно, и все тело пронизывала дрожь. Стоило только подумать, что сына снова ожидает тюрьма, как ей не хватало воздуха.

Толик стоял перед глазами как живой. Он припоминался Анне Филипповне трехлетним сероглазым малышом, которого она вечерами водила за ручонку из детского сада. Счастливой гордостью переполнялось ее сердце, когда прохожие останавливались и заглядывались на малыша: «Какой очаровательный бутуз!.. Вы только посмотрите!»

А вечером приходил с работы отец, снимал пахнущую бензином фуфайку, брал на руки сына и подбрасывал его почти до потолка. Толик заливался счастливым визгом, просил бросить еще и еще. И Александр, не обращая внимания на укоры жены, по-детски сверкал глазами и продолжал подкидывать Толика:

— А ну, сынок, выше! Смелей, сынок! Еще выше! Вырастешь большой — за баранку посажу! Мать, она ничего не понимает...

Не думала не гадала тогда Анна, что сына ее ждет участь арестанта и позорная кличка «бандит», «преступник»...

...Первый день школы... Как сейчас, видит Анна сияющее от счастья лицо Толика.

— Мама! Мне поставили по письму очхор! Меня записали в октябрята!..

По поводу этой первой ученической радости отец, несмотря на затруднения — это было в тридцать четвертом, неурожайном году, — куда-то молча ушел и через час возвратился с конфетами. За ужином Толик чувствовал себя именинником.

Первый класс он окончил с грамотой. Учительница хвалила мальчика, приводила его в пример другим детям. На родительских собраниях Анна чувствовала, как сердце ее млеет от счастья. Никогда не забудет она тот новогодний вечер во Дворце пионеров (Толик уже учился в третьем классе), когда сын читал стихи у елки. Он стоял на стуле и, краснея от волнения, декламировал, размахивая руками.

А когда мальчик окончил начальную школу — на стене, в самом видном углу, красовались четыре похвальные грамоты сына. Рядом висели две грамоты отца. Анна шутила:

— Смотри, отец, как ты отстаешь. Сын каждый год по грамоте, а ты две за восемь лет.

Александр добродушно улыбался, опускал тяжелую ладонь на плечо Толика и строго отвечал:

— Ничего, дайте срок, я его догоню, а потом и обгоню.

Сын озорно закусывал нижнюю губу, карабкался на колени отца — оба любили побарахтаться на диване — и старался положить его на обе лопатки.

— А вот и не обгонишь! И не обгонишь!..

...Но недолго жила в доме Максаковых семейная радость. Наступил 1939 год. Война с белофиннами. В первых военных эшелонах уехал на Север и отец Толика. А через два месяца, в метельное утро, Анну вызвали повесткой в райвоенкомат.

Сухощавый и уже немолодой, с проседью в висках, военком встретил Анну сдержанно. Не соболезновал, не произносил длинных утешительных речей, чтобы подготовить солдатку к встрече с бедой. Он встал из-за стола, подошел к Анне почти вплотную и сурово посмотрел ей в глаза:

— Ваш муж Александр Максаков погиб в бою...

Вдове назначили пенсию.

Потерю отца Толик воспринял тяжело. Первое время мальчик замкнулся, ушел в себя. Всю свою сыновнюю любовь он перенес на мать, оберегая ее, никогда не заговаривал об отце. Стоило Анне даже случайно вспомнить о покойном, о его оставшейся одежде, из которой она при нужде перешивала что-нибудь для сына, как Толик сразу увядал, опускал глаза в пол и выходил из комнаты.

...Незаметно подкрался сорок первый год. Толику было уже пятнадцать лет. Он вытянулся, голос его стал по-юношески ломаться, на верхней губе не по возрасту рано проступил нежный белесый пушок. Не забудет Анна и тот июньский день, когда сын вернулся из школы и, обняв ее, как ровесницу, закружил по комнате:

— Мама, поздравь меня!

Для матери это было большим счастьем. В свидетельстве об окончании семилетки стояли одни отличные оценки... И комсомольский билет! Она словно и не