Неожиданно это заявление меня воодушевляет. Он должен по-настоящему любить меня, если готов бросить ради меня даже работу!

Гарри стискивает мою руку:

– Более чем. Когда я решил, мне стало легче на душе. Я просто хочу сделать тебя счастливой.

Он откидывается назад на стуле. И выглядит переполненным эмоциями.

– Ты и так делаешь меня счастливой, Гарри, – произношу я. – И я знаю, как много для тебя значит работа. – Мое сердце колотится. – Но ты можешь проводить со мной и меньше времени, чем предполагал, – я натянуто улыбаюсь.

Он поднимает брови:

– В смысле?

– В смысле, у меня есть кое-какие новости.

– Да? – Мягкие линии вокруг его глаз превращаются в глубокие морщинки.

– Да, – подтверждаю я. – Хорошие новости.

Я пристально наблюдаю за ним, пытаясь разглядеть его реакцию при свете свечи.

– Ошибка? – переспрашивает Гарри странным голосом.

– Да, – говорю я.

Я уже сказала это.

Эти слова прозвучали.

Все не так уж плохо.

– Они перепутали мои анализы. Можешь в это поверить? Они дали мне результаты чужого анализа крови. Они ошиблись!

Я жду, что он закричит от радости, как Изабель. Или запрыгает и обнимет меня, как Оливия. После его трогательных слов он мог бы даже разрыдаться от радости или, например, запеть. Но Гарри, вопреки моим ожиданиям, скрещивает руки на груди и откидывается назад, покачиваясь (с риском упасть, я думаю) на двух задних ножках стула.

– Ты, на хрен, прикалываешься надо мной? – спрашивает он серьезно.

– Нет, – пораженно отвечаю я. – Не прикалываюсь.

Стул ожидаемо падает, и Гарри – вместе с ним.

– Господи, Дженнифер, – произносит он, поднимаясь. – Это чертовски большая ошибка!

Плохой знак! Он назвал меня Дженнифер.

Он фыркает, как будто все это довольно нелепо. Я не могу его винить, потому что все так и есть.

Но все же…

– Ты что, издеваешься надо мной? – спрашивает он.

Мое лицо вытягивается.

– Зачем мне издеваться над тобой, Гарри? – Я вонзаю вилку в картофельную корку, и сырный соус сочится из нее, как гной из раны. – Это правда. Я получила результаты другой женщины. Бог знает, что с ней.

– Проклятье, – говорит он и засовывает в рот кусок пирога.

– Но это ведь хорошая новость для нас, не так ли? – говорю я, чувствуя, что он нуждается в подсказке.

Гарри машет рукой у рта:

– Горячо! – Он быстро выдыхает, глотает, хватает бокал и осушает залпом. – Кажется, я обжег нёбо! Черт! – Его глаза слезятся, на этот раз от боли.

Он полощет рот вином, а потом ловит мой испуганный взгляд и понимает, что я жду более подходящего ответа. И к нему возвращается самообладание.

– Да! – говорит Гарри. – Это хорошая новость. – Он беспокойно смотрит на меня, пыхтя и отдуваясь. – Прости! Но черт! Рот болит. Ага. Хорошие новости. – Он широко и фальшиво улыбается.

– Кажется, ты не в восторге. Или ты решил нарушить правило, которое гласит, что нужно вести себя мило, когда твоя девушка сообщает, что она не умирает? – Мне плевать на его обожженный рот. Все, что я вижу, – это его виниры, сверкающие в темноте.

Гарри раздраженно кивает.

– Конечно, я рад! Правда, – говорит он. – Если я сказал что-то не то, то лишь потому, что… ты застала меня врасплох. В смысле, это огромный сюрприз, верно? – Он наклоняется ближе ко мне. – Но я рад за тебя.

– А за себя?

– Да, да. И за себя тоже. Конечно, я по-настоящему рад. – Он переводит взгляд в свою тарелку и начинает выковыривать рыбу из-под картошки, как это делают дети. – Но теперь все изменилось, не так ли?

– Да, – я стараюсь сказать это оптимистично. – К лучшему.

– Ага, разумеется, к лучшему. – Гарри дует на вилку с картофелем и копченой пикшей, осторожно кладет это в рот и начинает медленно жевать.

Между нами повисает зловещая тишина. И я не собираюсь ее нарушать – сначала пусть он передо мной извинится. Гарри не отрывает взгляд от тарелки.

– Так что же, полагаю, мне следует отменить свои планы на длительный отпуск? – говорит он.

Я ошеломленно смотрю на него.

– Это самое приятное, что ты можешь сказать?

Гарри неловко ерзает на стуле.

– Извини. Извини, – произносит он. – Прости меня. Нехорошо получилось. Просто я устал, и мне нужно время, чтобы как следует усвоить твои новости. Вот и все.

– Конечно, – отзываюсь я. – Поверь, мне тоже нужно время, чтобы это переварить. Но пока ты мог хотя бы притвориться, что счастлив услышать это? Отнестись к этому как к хорошей новости, а не как к неудобству!

Гарри потирает виски.

– Вот дерьмо, милая. Извини, я был невежлив. Слушай, у меня выдалась тяжелая неделя. Просто не обращай на меня внимания. – Он поднимается из-за стола. – Я бы выпил еще вина, а ты?

Он избегает моего взгляда.

– Нет, спасибо.

Совершенно очевидно, что мой бокал почти нетронут.

Внезапно Гарри замирает и оборачивается, глядя на меня с выражением, похожим на обвинение.

– Так что сказал доктор? – интересуется он. – Почему ты не можешь пить, если ты в порядке?

Мне хочется пнуть себя.

Почему я должна это говорить? Гарри вдруг напоминает мне крысу, загнанную в угол.

– Потому что я пока… потому что доктору еще нужно проверить мою кровь. Он не совсем доволен, хотя, без всякого сомнения, у меня нет никакого «озиса».

– Так, значит, может быть что-то другое?

– О, – говорю я, – вот теперь ты оживился!

Его глаза делают странный пируэт.

– Это все пошло куда-то не туда, – бормочет он. – Я принесу еще вина.

– Да тащи уже всю чертову бутылку! – не выдерживаю я. – Возможно, мне все-таки нужно выпить, после всего. Ведь кто-то из нас должен отпраздновать хорошую новость.

Гарри горько вздыхает, подходит ближе, приседает возле моих колен и берет меня за подбородок. При любых других обстоятельствах я бы подумала, что он собирается сделать предложение.

– Не надо так, – произносит он. – Извини. Я не имел в виду ничего плохого. Просто это… как бы сказать? Неожиданно. – И Гарри снова широко, будто для фотографии, улыбается. – И хорошо, конечно, – добавляет он поспешно. – Неожиданно хорошо.

Однако от его слов в моей душе неприятный осадок, от которого трудно будет избавиться. Все произошло не так, как должно бы.