Несмотря на мое решение быть терпеливой, как только я добираюсь до дома, сразу же бросаюсь на кухню и открываю крышку мусорного ведра. Оно практически пустое. Ну да, я же вынесла недавно полный пакет к уличному контейнеру – пакет с моим календарем. Я выхожу на улицу. Однако коммунальные службы недаром едят свой хлеб – контейнер тоже пуст. Теперь я не могу точно узнать, когда произошел тот инцидент на пустоши. Такое ощущение, будто это случилось (и случилось ли в реальности?) много лет назад, еще в прошлой жизни.

Я бы желала, чтобы мой разум мог выбросить всю эту сцену в мусорный контейнер и ее тоже увезли прочь. Тогда я смогла бы забыть, что это вообще случилось. Я ложусь на диван и подвожу итоги.

Правда в том, что когда я была беременна в браке, то страдала от утренней тошноты. Конечно, тогда я воспринимала это недомогание совсем по-другому – в позитивном ключе. Потому что я об этом читала, или же кто-то мне рассказал об этом. Мол, тошнота – признак того, что беременность будет удачной, факт. Однако этот признак обманул меня. Факты тоже лгут. Три раза – солгали.

«Мне жаль, но плод был нежизнеспособен, – сказала мне медсестра после первого выкидыша, когда я одевалась, всхлипывая. – Иногда это к лучшему. Природа находит способ отсеять тех, кто не смог бы выжить».

Она так это сказала, будто предлагала мне быть благодарной. Будто я должна радоваться тому, что не прошла всю беременность с несовершенным ребенком. Как будто невозможно любить несовершенство.

«Ненавижу природу», – всхлипнула я.

Энди взял меня за руку, и я вздрогнула. Хотя мне и хотелось бы быть добрее, и я понимала, что он тоже пережил потерю, я на самом деле не желала, чтобы меня трогали. Не тогда. Не тогда, когда это только что случилось. Я стала слишком чувствительна. Мои нервы были натянуты как струна – одно неловкое движение, и они бы порвались. Кроме того, я так старалась держать себя в руках, что любое проявление доброты могло разорвать меня в клочья. Энди мне какое-то время сочувствовал – до тех пор, пока не захотел секса, понятное дело.

И к третьему выкидышу он просто сказал: «Ну ладно», отмахнувшись от него, как от плохо приготовленного блюда, неприятность от которого обязательно исправит следующее. А вот я не могла так просто к этому относиться. При каждой беременности у меня образовывалась внутренняя связь с жизнью, растущей внутри. Это зависело от меня – сохранится она или нет. И я терпела неудачу за неудачей. Я не могла просто перешагнуть через это и двигаться дальше, как Энди.

Я старалась изо всех сил, правда. Я хотела быть счастливой, чтобы Энди тоже чувствовал себя хорошо, но на самом деле все время мечтала о ребенке, которого могла бы лелеять, любить и который сделал бы из нас настоящую семью. И я чувствовала невыразимую печаль.

А сегодня, хотя меня тошнит, это воспринимается по-другому. Да, без сомнения – если бы я реально была беременна, это было бы знакомо, как запах, который переносит вас в давно забытые воспоминания. И к тому же мое тело выглядело бы иначе. Так что все это просто еще одна ошибка. Я в этом уверена.

И только надеюсь, что ошибка эта – не моя.

Я решаю посвятить вечер приготовлениям к завтрашнему ужину с Гарри. Первым делом, однако, хочу проверить, получится ли связаться с Изабель.

Ее молчание приводит меня в замешательство. Я очень надеюсь, что с ней все в порядке и я не испортила ее отношения с Мартином. Я достаю телефон из сумки и набираю ее номер.

– Я не могу говорить, – шепчет Изабель.

– Все в порядке?

– Нет, – отвечает она, – я позвоню тебе потом. – И отсоединяется.

Я тупо таращусь в свой телефон. Плохо дело! Я волнуюсь. Изабель говорила с явным напряжением.

Я хочу набрать номер матери и в ужасе замираю. Прошло уже четыре года, а эта ошибка все еще возможна! Я просто в шоке.

Я понимаю, что хочу услышать ее голос, несмотря на то что знаю: она необязательно сказала бы те слова, которые я желаю услышать. Я обхватываю голову руками. Хорошо бы этот день наконец закончился!

Я набираю Анну-Марию.

Я плохо обошлась с ней, игнорируя ее звонки с тех пор, как мы ходили на сеанс рэйки, зная, как она ищет подтверждения тому, что силы Риты помогают. Так что едва ли я могу винить Изабель за то, что она не звонит мне, когда сама оставляла вызовы Анны-Марии без ответа.

Но теперь я наконец могу ей совершенно честно сказать, что исцелилась. Ей не нужны точные детали.

– Как ты? – спрашивает Анна-Мария. – Ты не отвечала, и я волновалась. Ты ведь обычно быстро перезваниваешь.

– Извини, – говорю я. – Это была трудная пара недель, но теперь у меня хорошие новости.

– Правда? Давай, рассказывай. Не тяни! Я ведь знаю, что ты хочешь сказать. Я это почти чувствую.

Вот это кстати. Я будто вижу, как в ее голове вспыхивает лампочка.

– Ты исцелилась, не так ли?

– Да, – отвечаю я, – наверно, волшебство Риты сработало. Она потрясающая.

Анна-Мария издает крик, от которого моя барабанная перепонка чуть не лопается.

– Подруга! – взвизгивает она. – Это же Рита! Она мастер. Я знала это! Я так рада за тебя. Просто счастлива. Подожди-ка, я ей скажу. Она сможет засчитать тебя как еще одну успешную историю. Ты ведь напишешь отзыв про нее, правда? Знаешь, зачем?

– Зачем?

– Если ты напишешь свою историю, ты наверняка никогда больше не будешь платить за сеансы у нее. Пожизненные сеансы рэйки. Бесплатно. Ты ведь понимаешь, насколько это ценно?

– Много раз по сорок фунтов, – отвечаю я.

– Когда мы можем встретиться? – спрашивает Анна-Мария. – Мы должны отпраздновать это и увидеться с Ритой. Именно ты должна сказать ей эту новость.

– Я бы хотела увидеться только с тобой, если можно. Пока, по крайней мере. Я медленно восстанавливаюсь.

– Так и должно быть. Святая Молли! Надо бежать. Я опаздываю на ночь духовного исцеления. Приходи как-нибудь, ладно? Они полюбят тебя. Иншалла![37]

– Врачу, исцелися сам, – отвечаю я.

– О, я это делаю, – отзывается Анна-Мария. – Я постоянно над собой работаю.

Я смеюсь и отключаюсь.

Анна-Мария так неутомимо оптимистична, что я думаю: во всем, что она делает, ощущается радость от безоговорочной веры в свои убеждения. Она, вероятно, доживет до девяноста пяти.

Я кое-как убиваю остаток вечера, время от времени прислушиваясь к своим ощущениям и гадая, ведет ли себя мое тело по-другому. Я осматриваю себя в зеркале, выискивая признаки. Ничего нет. Я чищу картофель для завтрашнего рыбного пирога и ставлю в миске с водой в холодильник. Смотрю 10-часовые новости, но бросаю на середине выпуска. Все это слишком угнетает. Но еще больше меня беспокоит то, что Изабель до сих пор не перезвонила. А я не осмеливаюсь набрать ее снова. Я ложусь спать, надеясь забыться во сне, однако напрасно. Мои сны переполнены младенцами. Я оставляю их в автобусах или забываю, что баюкаю, и роняю на пол. Мои гормоны, вероятно, совсем расшалились.