Правее забайкальцев стояли амурские казаки. Тут молодежь стояла рядом со стариками. Новички!.. А посмотрите, как стреляют! На восемьсот шагов пятки ладонью закрыть можно.

На глинистой размытой дороге поставлены махальные.

В 11 часов утра стали съезжаться начальствующие лица.

Прошло минут десять ожидания. Легкий ветерок короткими и нежными порывами, словно взмахами кисти, сгонял туман, показалось голубое небо, яркое южное солнце, дали расширились, и по земле длинными струями потянулся пар. Все переменилось под лучами теплого солнца, открылась, как из-за занавеси, большая палатка и заборы деревни, усеянные китайцами.

Вдали показался экипаж, окруженный конными казаками, и георгиевский значок командующего маньчжурской армией.

— Слушай на краул! — пронеслась над полем команда, и музыканты пехотного полка заиграли встречный марш.

Командующий армией пешком обошел сотни, здороваясь с каждой и поздравляя с праздником.

Шашки вложили в ножны. Трубачи сыграли на молитву, и сотни загорелых голов обнажились под теплыми лучами весеннего солнца.

А земля все парила и парила, и струи этого пара, белые и словно живые, быстро неслись над грязным и скользким полем чумизы.

Священник в краткой речи напомнил казакам, какой день они сегодня празднуют, потом, повернувшись к аналою, начал молебен.

Хор певчих-казаков, составленный всего семь дней тому назад и обученный полковым врачом, строго и стройно пел песнопения. И торжественно звучали слова молитвы в этом теплом весеннем воздухе, на голом поле, возле усеянных китайцами глиняных стен деревни. Примолкли китайцы. Они смотрели и, казалось, думали: не этим ли сильны русские, не этою ли святою молитвой и такою тихой, светлой, радостной верой?

Молебен кончен. Аналой убран. Командующий говорит тост за Государя Императора, и каждое слово отчетливо слышно в этом живом квадрате людей. И все слушают, и все боятся проронить хотя одно слово.

— Государь Император, и отправляя меня, и вчера особою депешею, просил передать Свой Царский привет и уверенность, что во всех случаях вы выполните свой долг перед отечеством, как исполняли ваши деды и отцы. Во здравие Государя Императора «ура»!

Громкие крики «ура» сливаются с торжественными звуками народного гимна… Но вот они стихли. Еще раз поднята чарка.

— Поздравляю вас с праздником и пью за ваше здоровье, молодцы!

Потом говорил тост генерал-лейтенант Линевич, как атаман всех приамурских казаков. Командующий провозгласил тост за генерала Линевича, а полковник К. — «за почетного старика Албазинской станицы и командующего Маньчжурской армией».

Затем раздалась команда «по коням». На минуту поле покрылось бегущими людьми. Разбатовали коней и сели удивительно быстро. Командующий армией сел на рыжего коня, подведенного ему, и принял парад. Поблагодарив казаков, командующий армией верхом уехал в город Ляоян.

Праздник вступил в свои права. Веселые песни неслись из казачьего стана. Музыка играла подле палатки, шло братанье между забайкальцами и амурцами, читали телеграммы.

А в сотнях распевалась песня, сочиненная Амурского полка хорунжим Сычевым на злобу дня…

А теперь — скажи Царь слово,

Затрубит труба: «садись».

Шашки вон!.. И полетели…

Ух, японец, — берегись!..

В палатке говорились тосты. Так уже водится в офицерской семье, и казачьей в особенности, чтобы гости говорили речи, а хозяева им отвечали. У кавказских казаков для этой цели избирается особое лицо «тулумбаш» — голова стола, поют песни застольные, тягучее «мравал-джамиер», пьют за кого-нибудь и одновременно «алла верды» за другого. Много говорится в них теплого, лестного, и всегда в этих речах много огня и много чувства.

На этом празднике — потому ли, что обстановка была боевая, что смерть холодным крылом всего третьего дня «там на Ялу» задела товарищей-станичников, от того ли, что по случаю военного времени все чувства были, так сказать, мобилизованы — но речи были полны глубокого смысла…

Помню некоторые из них.

— Каждая армия, каждый народ имеет и пехоту, и кавалерию, и артиллерию, — говорил один, — но нигде нет казаков. И казаков оценила и казаками гордится Россия, но более России их ценит и боится заграница. Представителям казачества следует и на деле доказать, как грозны казаки, чтобы одно появление их, одно их имя обращало неприятеля в бегство…

Говорили и о том, что волею судеб Дальний Восток стал практической школой военного искусства, как некогда был Кавказ; что сюда стремятся офицеры со всей России, чтобы научиться той великой науке, которая называется «наукой побеждать»…

Один из гостей припомнил всем стихи Некрасова «Внимая ужасам войны»… и предложил выпить «за здоровье матерей»…

Словно тихий ангел пролетел над говорливой и шумной компанией. Стихли споры и клики. Даже «ура» не кричали в первую минуту.

— И у меня мать осталась… — сказал кто-то грустно…

— И у меня…

И вдруг раздалось громкое, стоустное дружное «ура»! Оно никогда еще не было так могуче и не шло из таких тайников сердца, из самых глубоких сердечных подвалов.

Да, праздник амурцев и забайкальцев был как праздник: и молебен, и парад, и тосты, и музыка, и «ура»… Но что-то особенное, неуловимое было еще в нем. Больше простоты было, больше сердечности в обращении. Чувствовалось, что все здесь собравшиеся, товарищи одного дела. И дело это ужасное, страшное… и такое высокое, чудное, благородное дело!..

П. Краснов. Русский Инвалид

Мы прицепились ко второй сотне аргунского казачьего полка. Ее никто не называет «второй». Она везде известна под именем «Волчьей» сотни.

— Здорово, волчата! — приветствует их генерал Ренненкампф, делавший с ними свой поход здесь же.

— Э, волки, давно ли? — окликают офицеров этой сотни офицеры пограничной стражи.

— Объявить «Волчьей» сотне то-то и то-то… — распоряжается на остановках командир.

— Командир «Волчьей» сотни! — рекомендуют вам молодого, приветливого офицера.

Почему «Волчья», почему волки?

Так их окрестили в китайском походе, так это и осталось за ними.

— Ты какой сотни? — спрашивает едущий с нами генерал попавшегося ему навстречу казака.

— «Волчьей», ваше превосходительство.

И считает себя правым, точно другого имени у них и нет.

— Почему же вас окрестили волками?

— Спросите у китайцев, у их генерала Ма… Офицеры хотят, чтобы это навсегда осталось за ними.

По старому казацкому обычаю, сами себе сделали бунчук. Знакомые дамы украсили его лентами, моряки подарили с «Цесаревича» ленту, на которой знаменитый итальянский маринист «Presto» нарисовал им этот броненосец. Отдавая это «на бунчук», моряки завещали: «Отомстите, волки, за нас японцам».