– Мне все равно, – нетерпеливо переминаясь, сказал покупатель.

Изумленная Катерина так широко распахнула глаза, что ее ресницы в непросохшей удлиняющей туши прилипли к бровям.

– В-возьмите «Деликатесные», – запинаясь, предложила она. – Они свежие, вкусные и не соевые. У нас вся продукция Тинского колбасного завода. Я вам советую.

– Дайте одну, – сказал поразительно не разборчивый ПП.

Он бросил в тарелочку для денег мятую десятку, выхватил у Катерины сосиску и убежал, оставив сдачу. Катерина непослушными пальцами машинально собрала не востребованные копейки, бросила их в карман фартука и потянулась, чтобы закрыть окошко, но ей помешали. Крепкая мужская рука удержала опускающуюся заслонку, и глубокий протоиерейский бас прогудел:

– Добрый вечер, девушка!

– Кому как, – буркнула Катерина.

Ей стало ясно, что настоящий ПП только что появился.

– Мне одну «Молочную»! – пробасил ПП.

– Сосиску? – уточнила Катерина.

– Ну не реку же! – веселый ПП заухал утробным смехом.

Он тоже пренебрег сдачей и ушел, не попрощавшись.

– Придурки! Анорексики! – забурчала Катерина, нервно развязывая на неохватной талии тесемки фартука.

Она скривилась и издевательски пропищала:

– Я хотю одну сосисотьку!

– И я! – пискнуло за бортом тонара.

Катерина перегнулась через прилавок и выглянула в окошко – сердитая как Баба-яга:

– Это кто тут?

– Я! – повторно пискнула забортная мгла слабым голосом даже не анорексика, а дистрофика. – Я покупатель! Вы еще отпускаете?

– Сосиску? – проявила догадливость Катерина.

И не удержавшись, съязвила:

– Вам целую завесить или, может, половинки хватит?

– Зачем мне половинка? Мне целую! – обиделся задохлик.

– «Деликатесную» или «Молочную»? – вздохнула Катерина. – «Деликатесные» свежие, «Молочные» так себе.

– А мне все равно, – сказал дистрофик. – Мне не для еды!

– Тьфу, извращенцы! – выругалась Катерина, оскорбленная в лучших чувствах: стремительное увеличение популяции немужественных извращенцев год за годом все сильнее ущемляло ее женские интересы. – Когда ж вы уже вымрете, паразиты?!

Не дожидаясь ответа на этот риторический вопрос, она бросила на весы заскорузлую позавчерашнюю «Детскую», которая при употреблении в пищу очень легко могла ускорить чье-то вымирание, вышвырнула ее в окошко, сгребла деньги и со стуком опустила заслонку. А она тут же загудела, сотрясаемая ударами могучего кулака:

– Эй, хозяйка! Не закрывай лавочку, продай мне сосиску!

– Розничная торговля колбасными изделиями закончена! – стервозным голосом возвестила из глубины тонара оскорбленная Катерина. – Передвижной секс-шоп Тинского мясокомбината объявляется закрытым! Пошли вон, моральные уроды!

– Вот, слышишь? Глас народа! – Ирка кивнула на колбасный ларек, из которого доносились визгливые вопли торговки, и вздохнула так тяжко, что меня едва не отнесло в сторону. – Извращенцы, по-другому и не назовешь! Сосиски им, видите ли, не для еды нужны! А для чего? А?

– Ты меня спрашиваешь? – Я тоже вздохнула. – Интересуешься моим мнением или хочешь, чтобы я придумала сосискам какое-нибудь пристойное применение вне питательного процесса?

– А ты сможешь? – Подружка взглянула на меня с надеждой.

– Э-э-э-э… – я напрягла фантазию. – Может быть, все эти люди собираются кормить сосисками бродячих собачек? Как уточек в парке кормят хлебом. А что? Такая благотворительная акция, приуроченная к Дню защиты живой природы!

Ирка одарила меня тяжелым взглядом. Я замолчала.

– Ну что? Пойдем за ними или еще немного подождем? Дадим нашим зверькам как следует разыграться? – невесело спросила подружка.

– Давай уже покончим с этим, – я поежилась. – У меня нервная система слабая. Я созерцания показательных выступлений с сосисками могу и не выдержать.

– Я тоже, – сказала Ирка и поудобнее прихватила скалку.

Ее узорчатые ручки в тусклом свете одинокого фонаря красиво сверкнули алым лаком и золотом. Показательное выступление со скалкой обещало стать ярким, запоминающимся зрелищем.

Вблизи здания аэровокзала на нашем пути обнаружилась развилка. С нее в обе стороны убегали редкие пешеходы. Многие из них были в костюмах, но, увы, не в карнавальных, так что на глаз отделить блудных зайцев от нормальных мужиков, мчащихся в аэропорт по своим срочным делам, не представлялось возможным.

– Разделимся! – решила вопрос Ирка. – Я налево, ты направо, и кто найдет зайчишек – кричит кукушечкой!

Я кивнула и без задержки присоединилась к жидкой группе бегущих направо.

– Живее, живее! Две минуты осталось! – обернувшись на ходу, поторопил меня незнакомый дядька со связкой бананов.

Мне сразу же захотелось притормозить, так как я не готова была с разбегу вступить в необычную игру со съедобными предметами, но мой внутренний голос тугим от спортивно-охотничьей злости сопрано моей же лучшей подруги скомандовал: «Держись группы!»

Я пригляделась: все прочие участники забега бежали с утяжелением. Кроме дядьки с бананами, в нашей группе были парень с шампанским и девушка с полными карманами шоколадных батончиков. Чтобы лучше замаскироваться, я на бегу порылась в сумке и вытащила из нее микрофон. Из всего моего барахла он единственный имел определенное сходство с эротическим прототипом сосиски, банана, бутылочного горлышка и большого сникерса.

Гулкой рысью мы проскакали по каким-то темным закоулкам и неожиданно вылетели на открытое пространство. Резкий ветер ударил в лицо, глаза заслезились, я на несколько секунд ослепла, а когда прозрела – увидела совсем рядом до боли знакомую фигуру на пяти ногах. Две из них были человеческими, а три напоминали паучьи и принадлежали операторскому штативу.

– Опаздываешь! – отклеившись от объектива, упрекнул меня Вадик.

– Извини, – растерянно пробормотала я.

Мы что, будем снимать кроличье секс-пати?! Подобного размаха я от этого мероприятия не ожидала.

– Я тебе звонил, звонил, а ты была недоступна! – сказал Вадик.

Не зная, имеет ли он в виду только телефонную связь, я на всякий случай поспешила заявить:

– Я по-прежнему недоступна! – и отодвинулась от граждан с батонами и бананами.

– Начали, начали! Оркестр, музыку! – перекрывая рев двигателей подруливающего к нам самолета, проорал лысоватый юноша выраженной административной наружности – нервный, суетливый, в верблюжьем пальто поверх делового костюма, встопорщенного ранним брюшком.

Самолет замер, и в наступившей тишине послышался громкий ноющий звук, тягучий и тоскливый, как полярная ночь. В темноте он звучал особенно пронзительно и страшно – точно стенания самой земли.