Замыкали строй Тайт и Асената, идущие бок о бок. Обоих снабдили солдатскими бронежилетами и болт-пистолетами. Иона, кроме того, захватил верную гладкоствольную «Элегию», заряженную последним из зеркальных снарядов. Пуля в буквальном смысле была отлита для Ольбера Ведаса: Тайт вырезал его имя на оболочке, когда узнал правду о личности своего врага.

«Сохранил ее для тебя», – мысленно пообещал Иона и тут же вспомнил о мучившем его вопросе.

– Настоятельница! – окликнул он. Коренастая женщина обернулась, вскинув бровь. – Почему Ведас?

– Не понимаю тебя, Тайт.

– Я‑то знаю, что он такое, но почему ты веришь в его виновность? – пояснил Иона. – Вдруг он просто еще одна жертва?

– Жертва, ха! – фыркнула Хагалац. – Если бы ты по-настоящему знал Ольбера Ведаса, то понял бы, насколько нелепа такая идея. – Замедлив шаг, она присоединилась к последней паре и махнула сестрам-диалогус, чтобы шли дальше. – Факт твоего прибытия лишь подтвердил то, что я уже предполагала. Честолюбие экзегета всегда перевешивало его мудрость, хотя немногие замечали…

– Его голод? – предположил Иона, вспомнив, как враг неотрывно смотрел на машину.

– Именно, – согласилась настоятельница. – Самое подходящее слово.

Она немного помолчала.

– В ту ночь, когда я увидела вспышки света… то услышала не шум машин, не вопли или еще какую-нибудь какофонию. Только голос Ведаса, шепчущий одну и ту же фразу, снова и снова.

– «Совпадений не бывает», – предугадал Тайт.

– И звучало это как проклятие, Иона.

– А откуда прибыл экзегет, настоятельница? – тихо поинтересовалась Гиад.

– Он… – Хагалац заметно помрачнела. – Он… всегда тут был.

Тайт и Асената обменялись взглядами, узнав выражение лица женщины – нечто среднее между смятением и душевной болью. Поругание самой памяти…

– Мне вспоминается то же самое, – заметила Гиад. – Но я сомневаюсь, что так оно и есть.

– Кем бы ты ни считала Ведаса, настоятельница, он намного хуже, – предупредил Иона. – Я видел…

– Настоятельница! – крикнула спереди сестра Наврин, не отрываясь от ауспика в руке. – Мы вошли в зону аномалии.

– Я чувствую, – пробормотала Асената и вытянула руку, словно пробуя воздух на ощупь.

Госпитальер была права. Группа пересекла середину моста, и над ними нависла темная выщербленная игла Тернового шпиля. На первый взгляд как будто ничего не изменилось – оба солнца по-прежнему сияли, ветерок нес соленый аромат бурлящего внизу океана, – но теперь картина казалась хрупкой, словно фальшивый фасад, готовый рассыпаться от малейшего толчка. В порывах бриза ощущался электрический потенциал… нет, потенциальные возможности, от которых защипало даже онемевшую кожу Ионы. Они воздействовали на что-то гораздо более глубинное, чем нервные окончания.

– Поразительно! – провозгласила Хагалац. Ускорив шаг, она догнала сестру Наврин. – Мне надо изучить эти данные!

Судя по голосу, настоятельница больше обрадовалась, чем встревожилась.

– Облегчи душу, Иона, – тихо сказала Гиад. – С такой скверной нельзя сталкиваться без отпущения грехов.

Тайт покачал головой:

– Если не веришь в исповедь, она не сработает, сестра.

– Тогда исповедайся, потому что я верю, – настойчиво попросила Асената. – Поведай свою историю, друг мой.

Иона какое-то время шел молча, обводя взором океан. Немногим ранее ветер усилился, и со стороны горизонта мчались черные тучи, поблескивающие молниями. На мгновение мир словно бы моргнул в такт очередному разряду, затем начал темнеть… и Тайт оказался в одиночестве посреди сожженного мира – кривого отражения реальности.

Обугленный мраморный мост покрывали рытвины, в некоторых местах из-под кладки проступал стальной каркас. На растрескавшейся поверхности валялись груды обломков. Из тонких разломов сочилось адское алое сияние, которое сопровождалось геологическим рокотом – настолько низким, что от него вибрировала кровь. Закручивающиеся потоки воздуха удушливо смердели серой и скорбью. Вместо океана до горизонта тянулась расплавленная гладь, булькающая и дрожащая от жара. Подняв глаза, Иона увидел, что в затянутом сажевой пеленой небе безвольно висят парные солнца, уже не яркие, а анемично-тусклые.

– Сожги связующую ложь, друг, – прошептал кто-то у него за спиной.

Быстро повернувшись, Тайт прищурился и сквозь завесу пепла разглядел в десяти шагах от себя мужчину. Тот стоял, разведя руки в стороны и запрокинув голову к небесам. На фоне красного марева он напоминал обсидиановое изваяние с неразборчивыми чертами, но Иона видел, что человек огромен и в его ладонях пляшут язычки пламени.

– Не все погибели одинаковы, – просипел незнакомец, и его грубый хрип почему-то перекрыл рокот.

Потом он пропал, растворился среди вихрей сажи.

– Кто ты такой?! – рявкнул Тайт.

Ему ответил громоподобный рев, звучащий словно бы со всех сторон, долгий и преисполненный безбрежной ярости – крик зверя, рожденного только для резни. Как только отголоски рыка смолкли, смог разошелся, обнажив почерневшее полотно моста и ошеломляющую пустоту за ним.

Гора Перигелий исчезла, ровно срезанная до опаленной базальтовой плиты.

– Иона? – позвал кто-то. – Иона?

Чья-то рука коснулась плеча Тайта, и он резко обернулся. Прежний мир вернулся на положенное место вокруг встревоженных серых глаз Асенаты.

– Что ты видел? – спросила она.

– Ничего хорошего, – буркнул он.

«Образ моей ярости…»

Затем, пока они шагали в неведомое, Иона рассказал Гиад о той бесконечной роковой ночи.

Неумирающий человек пробудился с криком. Его тело билось в мучительных спазмах, и мышцы вздувались, пытаясь разорвать кандалы, приковывавшие конечности к какой-то твердой плоской поверхности. Он бешено дергался во мраке, боль сменялась яростью, и протяжный крик уступал место первобытному реву. Под хруст лопнувшего металла правая рука освободилась от цепи, секундой позже за ней последовала левая. Мужчина рывком сел на пластине, содрал фиксаторы с лодыжек, свесил ноги и неловко встал.

– Меня… не должно… тут… быть, – прохрипел он, слепо вращая головой.

Во всем остальном человек сомневался. Осторожно потянувшись к лицу, он хотел коснуться пальцами глаз, но отыскал лишь неровные дыры. Задышав чаще, мужчина попытался вспомнить, как потерял их.

«Как их украли!»

Освободи истину внутри себя и узришь – беспредельно и обильно.

Распоряжение пришло откуда-то из его головы. Оно звучало влажно и раздуто, словно говорила созревшая опухоль.