Гермоген встретил Ивана радостно, хлопнул по плечу:

– Заходи, заходи, друже!

Выглянув в сени, плотно притворил дверь, заложил на засовец. Раничев удивился – в их с Евсеем келье подобное приспособление отсутствовало напрочь, может быть, потому что послушники?

– Садись, чего встал? – обернулся инок, указывая на мягкую, обтянутую синим бархатом, лавку. Осмотревшись, Иван едва не присвистнул от удивления, слишком уж не вязалась окружающая его обстановка с устойчиво сформировавшимся обликом типичной монашеской кельи. Ничего себе, келья! Размерами… ну, метров пять на восемь – точно! Широкие лавки, изящный резной столик, мягкое ложе. В углу – иконы в золоченых окладах, под ними большой сундук, обитый железными полосами и запертый на висячий замок, который как раз и открывал сейчас хозяин кельи.

– Ну что, друже Иван, до Рождественского поста еще три дня… – оглянувшись, Гермоген подмигнул: – Так может, покамест винца выпьем?

– Конечно, выпьем, коль угостишь! – радостно осклабился Раничев. – И в самом-то деле, не пост ведь.

Гермоген сноровисто извлек из сундука изрядных размеров кувшин, пару увесистых серебряных кубков и огромное красное яблоко, которое тут же разломил ручищами пополам и обе половинки протянул гостю:

– На, закусывать будешь!

– А ты?

– А я сегодня пощусь, – разливая по кубкам вино, захохотал инок. – Ну, за знакомство.

Раничев едва не поперхнулся – таким тоном была произнесена эта простая вроде бы фраза. Булдаков отдыхает!

В кубке плескалось грамм семьсот мальвазеи, не самого дурного импортного вина, Иван с наслаждением смаковал каждый глоток – истосковался за последнее время. Гермоген же, напротив, опростал свой сосуд одним махом, после чего, довольно крякнув, помахал перед ртом ладонью:

– Ох, хороша мальвазеица.

– Откуда вся эта роскошь, друг Гермоген? – чуть захмелев, поинтересовался Иван.

– Откуда надо, – инок расхохотался – этакий Портос, эпикуреец, Гаргантюа, любитель поесть и выпить, да и, наверное, от женского пола, если б уж на то пошло, брат Гермоген бы не отказался.

Раничев пожал плечами – не хочешь говорить, не надо.

– Вообще-то у меня в Угрюмове лабазы, – уже другим, вполне серьезным тоном поведал монах. – И две мельницы. Мало ли – выгонят из обители, что тогда, в нищие подаваться?

– А что, бывает, что и выгоняют? – осведомился Иван.

– Запросто. Вон, Феофан, как настоятелем сюда пришел – всех моих дружек повыгонял, пес! Так без него весело жили… – брат Гермоген вздохнул: – Теперь, чую, и мой черед наступает. Феофан всех своих в старцы протаскивает – Агафона, Дементия, Евлампия-келаря. Евлампий так вообще недавно постриг принял – а уже келарь! Куда уж тут нам…

Гермоген снова наполнил кубки. Выпили.

– Все дела какие-то крутят, – жаловался Гермоген. – Тайный скит у них в лесу выстроен, ближе к ордынским землицам. Вот к тому скиту частенько отец келарь странствует, да не один – с конями вьючными, с Дементием – бывший угрюмовский тать, дрянь человечишко, он у них вроде охраны. Я, когда еще трапезным был, примечал – зачем в скит столько жратвы возить? Кого там кормить? Святых столпников? Не знаешь? И я не знаю. Вот, то-то…

История с тайным лесным скитом крайне заинтересовала Раничева. Он теперь уже не пил, больше просто пригублял, стараясь повернуть реку красноречия инока к нужной теме.

– Скит, говоришь? – наконец соизволил отозваться захрапевший было монах. – Я так думаю – новую обитель там создает Феофан, землицу, да смердов окрестных себе прихватит. Хитер, собака – вперед глядит, всю молодежь туда спровадил, детей еще совсем, ну, да это они посейчас дети, в через пару-тройку лет – вполне крепкие молодые парни.

Раничев затаил дыхание – интересно, что же выходит – монастырские, а конкретно Феофан и его люди, причастны к исчезновению отроков и девиц? Ну-ка, ну-ка, что там еще говорит брат Гермоген?

– И вот что я тебе скажу, Иване, – между тем продолжал захмелевший инок. – Об уставе я тебе скажу, вот о чем. Что там в студийном уставе сказано? – Гермоген наставительно поднял вверх указательный палец: – Юных и безбородых иноков в обитель не принимати и таковых в монаси не подстригати, а мирских юных безбрадных на служении не держати! Вот так! А сколь юнцов уже прошло через обитель? У-у-у, и не счесть. Их, правда, не подстригали, но послушниками-то они были – и потом р-раз – с отцом-келарем в дальний скит!

Ага! А оттуда – куда? К людокрадам Армата Кучюна? Впрочем нет, тот, похоже, отдал-таки дьяволу душу. Ну, свято место пусто не бывает, значит – теперь к кому-то заместо него. Так вот, подумалось вдруг Ивану, вслух же он другое сказал, как говорится, в развитие темы:

– Так, может, этот скит для Феофана, как для тебя лабазы да мельницы? Так, на всякий случай, мало ли…

– Вот! – Гермоген с размаху ударил кулаком по столу, от чего тот, бедный, подпрыгнул, а вино в кубках расплескалось. Вот! И я тако ж мыслю. Вот и этот, напарник твой, как его…

– Евсей-отрок.

– Ну да. Он тоже уж больно для послушника молод. Прости, Господи – дите-дитем еще.

Поводив вокруг осоловевшими глазами, брат Гермоген вдруг упал головой на столешницу и захрапел. Иван растолкал его – задвинуть засов, и, простившись, вышел. Голова его пухла от мыслей. Вот оно, как все обернулось. Искал в обители уязвимое место – и, кажется, нашел ответ и на другой, побочный вопрос. Разрешить бы теперь все эти вопросы, глядишь – и оброчникам раничевским куда б как легче было, и людей бы воровать перестали. Господи, как бы все половчее спроворить?! Да, прав Гермоген, тысячу раз прав – молод еще для послушника Евсейко. Значит, что? В скит его? Ну да, а куда же еще? Напрасно, что ли, Феофан столь пристально осматривал отрока? Как сказал сам Евсей – «ровно быка али корову на рынке». То-то и оно, что – на рынке! Да, именно в этот таинственный скит и увезут несчастного парня, как увозили до него многих. Хорошо бы было заставить отрока немножко пошпионить. Главное, вызнать насчет скита – где он конкретно находится? Через Лукьяна наладить туда верных людей, договориться о местах встречи. Ну да, ну да… Размечтался, Иван Петрович! Прямо, «Красная капелла» какая-то получается, или «Семнадцать мгновений весны». Для начала хотя бы отрока распропагандировать надо, как Генриха Шварцкопфа в картине «Щит и меч». А как его распропагандировать, такого уперто-погруженного в религиозный дурман? На чем-то поймать? На чем… Впрочем… Остановившись на середине пути, Иван оглянулся и свернул к бане… Ага, так и есть – Евсейко с иноком Алексием деловито мыли предбанник – видно, все еще прибирались. Отлично!

Чувствуя охвативший его веселый азарт, Раничев опрометью помчался к кельям. На какого там толстого монаха жаловался Евсей? Который к нему приставал? Илларион, кажется…

– Эй, братие. – Иван едва не сбил с ног несущих воду монасей. – Брата Иллариона, случай, не видали?