Материальное Перводрево. Святая Святых магократии.

Древо оказалось совсем небольшим — оно было, как Алёнка, черным и золотым.

Изящный ствол поднимался на пару метров вверх, кора была черной, как ночь, на Древе шелестели золотые листики, они будто трепетали на невидимом и неощутимом ветру...

На Древе росли золотые плоды — запретные яблоки магократии.

Перводрево издавало мелодичный звон.

Пощады, пощады, пощады...

— Ты знаешь, кто я, — напомнил я Перводреву, — Я не ведаю жалости. То, что должно свершиться — свершится.

Звон золотых листьев вдруг стало тоньше, они затрепетали стремительнее прежнего...

Я дам тебе власть. Власть, власть, власть.

Укуси меня — и получишь всё.

Мой Рюрик...

— Ложь, — бросил я, — Ты отлично знаешь, что Крокодил не способен усвоить твою МОЩЬ. Так что прости меня.

И тогда Перводрево снова заорало, а его аура вспыхнула так ярко, что выжгла мне глаза за мгновение.

Я ослеп, в лицо мне ударил жаркий ветер, состоявший из чистого соляриса, я пошатнулся...

Крики Перводрева терзали мои уши, я чувствовал, как из них капает кровь, одежда на мне вновь загорелась, и теперь я уже не мог её потушить.

Следом за одеждой запылала кожа, она просто плавилась и сходила с меня пластами...

Боль была оглушительной, сводящей с ума.

Но я знал, что делаю. И я двинулся к Древу, преодолевая смертельные потоки соляриса.

Один шаг, второй...

Кости моих ступней уже скребли по полу, мяса и плоти у меня не осталось, я выгорел до голого скелета.

И кости мои почернели и начали крошиться...

Но Словенов научил меня. Он всё знал, он всё предусмотрел. Не зря он заставил меня тогда сожрать мою рябинку в кургане Рюрика. Это был хороший урок, лучший урок, что я получил от моего наставника.

— Крокодил всё носит в себе! — заорал я, — Весь мир в нём!

Мой голос стал костяным, у меня больше не было языка, только голый череп. Я жил и говорил только на моих чакрах, против которых Древо отчаянно боролось, но погубить их сразу не могло...

И пожирание свершилось.

Я просто раскинул руки, раскрыл пасть, и Древо издало последний жалобный вой.

А потом оно вошло в меня — целиком, за один миг...

Перводрево обратилось в черно-золотые потоки, и эти потоки вихрем влетели в мой рот.

Мои чакры взрывались одна за другой, внутри меня сейчас сгорали целые вселенные.

Боль была нестерпимой...

Мой череп треснул...

А Перводрево всхлипнуло напоследок.

И больше уже не говорило. Я его съел и переварил. Без остатка.

И теперь собрал полный сет — в моих израненных чакрах плескались оба Древа — и Духовное, и Материальное. Но я отлично понимал, что это состояние продлится лишь миллионную долю секунды.

Что бы сделать за это время?

А вы бы что сделали на моем месте, если бы обрели абсолютную божественность?

Душа моя хотела жить. Как и тело моё. И никто не посмел бы осудить меня за это...

Так что я потратил магию двух Древ на то, чтобы восставить собственное тело и свой истерзанный дух.

И моя чуйка говорила со мной.

Уже покидая меня и мир, магия показала мне...

Смерть Либератора.

Аркариус не соврал. Либератор развоплотился за секунду. Просто исчез, растаял навсегда и без следа. Ибо он был искусственным конструктом, магическим пластилином...

И Павловск, лишенный магии, начал медленно падать вниз, в холодную тундру, над которой он летел.

И магия покинула эту вселенную.

Она никогда больше не вернется, она сама сказала мне...

И где-то далеко на Колыме взорвалась секретная тюрьма Охранки. И Маша Головина умерла под обломками, и её отец, бывший с ней в одной камере, тоже умер.

А в Петербурге тем временем радикальные масоны перепугались, почуяв, что их бати больше нет с ними, и они уже отдавали приказы — и автоматчики расстреляли Ладу Буланову и Таю Кабаневич.

И не стало моих жен.

Я видел...

И я плакал.

Подпространство растаяло, я теперь лежал на Мальтийском каменистом берегу, совершенно голый, как новорожденный, и совершенно обессиленный.

И Солнце слепило мне глаза. Обычное Солнце, магия Либератора больше не подавляла его. Но и соляриса это Солнце больше не источало...

Я принес свои жертвы.

Свершилось.

***

16 мая 2027 года

Республика Ингрия,

Старая Ладога

11:44

День выдался солнечным и теплым, было градусов двадцать.

На небе — ни облачка, и ветер был уже по-летнему жаркий. Май в этом году был отменным, всё, как положено.

На моих изумрудных зеленых лугах уже расцвели колокольчики, среди них лениво летали еще вялые и не до конца проснувшиеся шмели.

Ветер доносил до меня сладкие ароматы весны, сирени и древесины...

На краю моего необъятного поместья вовсю кипела работа — мужики крыли баню. Сама баня была уже почти готова, осталась только крыша. Здесь слышались деловитые крики рабочих, а еще долото стучало по осиновым бревнам...

Баня у меня была запредельно понтовой, построенной по древней русской технологии.

Само здание бани было сложено из циклопических бревен сибирского кедра, так что оно напоминало какой-то пиршественный зал эпохи викингов — большое, приземистое и выглядевшее свирепым.

Думаю, в этой бане вполне можно было бы не только париться, но даже и выдержать небольшую осаду.

Резной наличник окна предбанника был украшен деревянными фигурками крылатых зубастых ящеров. А самый большой ящер, заказанный мною у профессионального резчика, должен был украсить крышу, но пока что стоял на траве, как жуткий древний идол.

Возле бани шла суета — рабочие долбили осиновые бревна, которыми предполагалось покрыть крышу, распилив эти бревна пополам и выдолбив середку. То была старинная норвежская технология, уже почти забытая.

Само собой, что эта баня вылетела мне в копеечку. Но я готов был потратиться, просто потому, что давно уже мечтал о такой бане.

Процессом строительства руководил крупнейший в мире спец по баням — бородатый мужик, выписанный мною из Архангельска. Впрочем, оплата его труда как раз была наименьшей из моих затрат на баню. Банный профи взял у меня по-божески, мне только пришлось обещать ему, что когда баня будет построена, я разрешу ему попариться в ней семь раз.

Оплата труда рабочих тоже не сильно истощила мой кошелек. Местные ладожские парни были рукасты и умелы, так что на строительство бани я бросил своих постоянных рабочих, которые до этого строили мне дом.

В моей бригаде было человек тридцать, я знал каждого из мужиков лично, даже бывал у каждого из