Привязанные к завалившейся ограде кони щипали траву. Красивые кони. Рыжие, вороные, гнедые. Щебетали невидимые птицы. Все было таким… настоящим, таким до невозможности сочным и ярким! Ничего подобного Кирилл не видел никогда.

Никакие лампы эти цвета не передадут, – думал он. Никакой, самый лучший, монитор не покажет. Как же жаль, что никто, кроме меня, этого не видит! Вот бы Ларе взглянуть. Вот бы было сейчас ахов и охов.

Кирилл догадывался, что сгорит медленнее, чем сгорел бы на его месте любой другой, чудо-порошок на какое-то время притормозит процесс. И спешил наглядеться на то, что видел – до того, как придет смертельная боль.

Он, кажется, даже ни о чем и не жалел. Разве что Лару бы увидеть напоследок. Посмотреть в ее веселые глаза, обнять, к губам прижаться… Только, конечно, чтобы Лара его увидела не таким, как сейчас. Не избитым, раздетым и связанным, а то еще расплачется.

Противно, что Толян услышит, как он будет кричать, но тут ничего не поделаешь. В таком состоянии никто с собой не справится, даже железный Рэд – и тот бы вопил, как резаный… Ну, и черт с ним. Краснеть от стыда в любом случае уже не придется.

Всплыли в памяти и начали крутиться в мозгу слова из горькой песни, услышанной когда-то от Музыканта на пароходе:

Глупый мотылек

Догорал на свечке.

Жаркий уголек,

Дымные колечки…

Картинка отчего-то помутнела и потемнела, перед глазами поплыли радужные пятна.

Умираю? – расстроился Кирилл. – Уже?.. Жаль. Вот бы еще полюбоваться на красоту вокруг, хоть несколько минут… Но его снова затошнило, и стало не до красоты. Бросило в жар, со лба хлынул пот, заливая глаза. Показалось, что слышит приближающийся стук копыт, отчаянные крики и выстрелы.

Глюки полезли, – равнодушно подумал Кирилл, – а может, я уже умер. Ну, и слава богу. До чего же устал.

Звездочка упала

В лужу у крыльца.

Отряд не заметил потери бойца…

С облегчением устремляясь куда-то, где наконец будет хорошо и спокойно, и не будет ни боли, ни страха, ни предательства, Кирилл уже не видел, как загороженные тканью окна располосовали яростные выстрелы. Как затрещали под ударами двери, впуская в убежище Толяна солнечные лучи и разъяренных атакующих.

Все это осталось где-то там – за чертой, к которой не хотелось возвращаться. И умирающего уже не интересовало.

Дом. 156 дней после возвращения. Даша

– Дашка, вставай!

Ее отчаянно трясли за плечо.

– Вставай, скорее!

– Что случилось?

Даша с трудом разлепила глаза.

Пошли четвертые сутки ее проживания у адаптов, и спала она в эти дни, как мертвая – через силу заставляя себя подниматься по сигналу будильника. Что такое бессонница, одолевавшая ее когда-то в Бункере – очень давно, еще до знакомства с Джеком, – и служившая Любовь Леонидовне серьезным поводом для беспокойства: «Григорий Алексеевич, ну неужели нельзя подобрать Даше нормальное снотворное? Она такая нервная!» – думать забыла. Здешние ночи проходили столь насыщенно, что, умываясь перед сном, Даша едва доносила до рта руку с зубной щеткой.

– Я проспала?

– Нет. – Рядом с кроватью стояла запыхавшаяся Лилу и совала Даше в руки одежду. – Собирайся, ехать надо!

– Куда?

– В Бункер.

– Зачем?

– Кореш твой помирает… Комбез где? Тут?

Лилу распахнула дверцы узорчатого шкафа и выдернула из него комбинезон, в котором Даша прибыла сюда. Саму Лилу тревожные события тоже явно застали врасплох: незашнурованные кеды были напялены на босу ногу, а под курткой мелькала пижама.

– Что?! – До Даши не сразу дошел страшный смысл. – Умирает? Кто умирает?

– Кореш твой, – повторила Лилу. Кинула Даше комбинезон. – Вставай! Скорее!

– Вадим Александрович! Умоляю, откройте! Очень вас прошу!

Даша заливалась слезами перед камерой, установленной у люка. Что именно случилось там, откуда прибыли адапты, где это произошло и как, ей не рассказали, спешили. Но безжизненное обожженное тело Кирилла укладывали в повозку при Даше. Сталкер с Джеком тоже не двигались, и от этого было еще страшнее. А Вадим Александрович, похоже, решил, что Даша обманывает.

– Вадим Александрович, неужели вы не видите?! – рыдая, умоляла Даша. – Вот он, Кирюша! Он умирает! Я клянусь, что никогда больше не убегу, ноги моей на поверхности не будет – только, пожалуйста, впустите нас! Позовите Григория Алексеевича!

– Хорошо, – после колебаний, решился Вадим. – Я впущу. Но только тебя и Кирилла, остальные пусть убираются.

Даша беспомощно оглянулась.

– Кирилл не может идти сам. А я не смогу его донести, сил не хватит… И потом, у нас тут еще обожженные! Как же они?

– Дарья, мы теряем время! Кто-нибудь один может тебе помочь довести Кирилла до туннеля, там вас встретят. Но после этого он должен немедленно подняться обратно.

– Но, Вадим Александрович… Раненые…

– Не спорь, – ненавидяще прошипела Лара. – Пусть хоть бункерного заберут. Окей, командир, – крикнула в камеру она, – я одна спущусь.

– И немедленно поднимешься!

Лара коротко кивнула.

– Лара! – позвал вдруг из громкоговорителя другой голос, запыхавшийся и встревоженный, Даша не сразу узнала Григория Алексеевича. – Даша! Что у вас случилось?

– Бункерный контужен, – бросила Лара. – И сгорел – хуже, чем в прошлый раз… Доктор, можно мне с ним?.. Хотя бы мне одной, раз всем нельзя? Ты же сам не…

– Вадик! – гаркнул Григорий Алексеевич – усиленный микрофоном голос прогремел над поляной так, что у Даши заложило уши. – Ты совсем сдурел?! Спускайтесь, ребята.

– Все? – не поверила Даша.

– Разумеется, все!

– Григорий, – повысил голос Вадим, – по-моему, ты забываешься…

– А по-моему… – но тут раздался щелчок, и наступила тишина.

Даша поняла, что Григорий Алексеевич отключил микрофон.

– Скорей! – заспешила Лара. – Пока не передумал… Шел, бери бункерного! Я Жеку потащу, а Олеська с Дашкой – Сталкера!

***

Господи, какой же он тяжелый, – думала Даша, помогая Олесе тащить беспамятного Рэда к лифту, а потом – по туннелю. Казалось, что коридору не будет конца, никогда прежде ей не приходилось поднимать такую тяжесть. В голову лезла какая-то чушь, про гонца из древней истории. Тот пробежал без отдыха сорок с лишним километров – марафонскую дистанцию, – чтобы известить своего военачальника о победе. Известил и умер…