— Вы где находитесь, сударь мой?

Хозяйка в эту минуту выглядела просто свирепой. Куда там Дауне. Очки, которые она надела, чтобы есть омара. Бриллианты в сережках. От всего этого сыпались искры. Мсье Жаки опять нелепо сел на стул. За него ответила мадам Жаки:

— Право, что за идея была подавать омаров! Глупость какая-то.

— Глупость?! — воскликнула хозяйка (глаза ее так и сверкали). — Этот великолепный омар, по-вашему, глупость?!

— Да, — сказала мадам Жаки, — завтра у меня наверняка будет приступ колибацилл.

Она отодвинулась от стола, сложила руки на животе и притворилась больной. А мсье Жаки приложил ладони к щекам, чтобы показать, что омар причинил боль и ему тоже и что из-за омара под майонезом у него разыграется синусит. А я подумала про Марию Сантюк, которая встала в пять часов, чтобы приготовить этого омара, потом часа два простояла, чтобы разделать его и красиво разложить на серебряном подносе, вспомнила сад, выложенный ею из помидоров и лимонов, и как у нее болели, небось, ноги, ведь целый день на ногах. И подумала про мсье и мадам Жаки, что они плохие хозяева. Смеяться мне уже не хотелось, и Иветта не смеялась, ей, как и мне, было уже не до смеха.

Потом мсье Бой еще рассказывал про свое путешествие, на этот раз не о танцовщицах или неграх, а о том, как он плавал. Однажды он в одиночку плыл на парусной яхте десять дней, а в другой раз — две недели. И я вспомнила, как он мне пообещал покататься на лодке по озеру Леон, что за Собиньяком и Мурлосом, там есть дикие утки и кувшинки, и оттуда можно плыть по течению до самого моря, говорят, это красивее, чем в раю, синие птицы летают и запахи, как в алтаре. Да, он пообещал, когда мне исполнилось двадцать, сейчас мне двадцать пять, а озеро Леон, кувшинки и синие птицы все еще ждут меня. А еще раньше, в то лето, когда мне было восемнадцать, мсье Бой сказал, что научит меня плавать, да так до сих пор и не научил. Он долго рассказывал про яхту, мы успели подать жареных каплунов, рагу из овощей, салат, а он все говорил и говорил. Барышни, его гостьи, задавали ему вопросы, и мсье Макс тоже, он любит яхты почти так же, как гольф. Мсье Бой пообещал нанять для них парусную яхту и прокатить их по заливу Сен-Жан-де-Люз, а Хильдегарда вернулась к этому времени с террасы и спросила: а меня возьмете? а он говорит: и тебя тоже, Креветка. А если бы я осмелилась спросить, когда же мы поедем на лодке по озеру Леон? Мне стало так грустно, и я подумала, что добрые господа ничуть не лучше злых.

На десерт подали ванильное мороженое под шоколадным кремом, Мария Сантюк его приготовила в старой ручной мороженице, от которой у нее сводит руку (оказывается, мороженое, купленное у кондитера, имеет привкус краски, это хозяйка так говорит). Мсье и мадам Жаки дождались, когда мороженое у них на тарелочке растаяло, и я подумала, что эти двое все-таки хуже других, но и от других тоже иногда плакать хочется.

После обеда хозяйка подозвала нас с Иветтой и сказала, как и следовало ожидать, поскольку это было 14 июля: идите на пляж, Иветта и Сюзон, как только кончите мыть посуду и уберете все остальное. Мы ответили: спасибо, мадам, но я, во всяком случае, без особой радости. Теперь, когда мы получили разрешение пойти купаться, я уже не была уверена, что это купание 14 июля доставит мне удовольствие. А после кофе, который я подавала на террасе, мсье Бой вошел в столовую, где мы убирали посуду, дождался, когда Иветта наклонилась в подъемник для Подачи блюд, и пока я собирала грязные тарелки, поцеловал меня в шею, а я сказала, что это еще такое, и отпихнула его. А когда он погладил передник и то, что под ним, я, сжав зубы, сказала: хотите, чтобы я позвала на помощь? А он спокойно так, без всякого волнения отвечает: давай, кричи, я первым приду на помощь, и ты знаешь, как. А когда Иветта выпрямилась, он говорит:

— Вот что, мои красотки, сегодня вечером я поведу вас на toro de fuego, на огненного быка.

— Не может быть и речи, — сказала я, продолжая собирать грязные тарелки.

— Хозяйка разрешила нам отлучиться только до вечера, — сказала Иветта.

А мсье Бой весело ответил:

— Сейчас мы это дело уладим.

Вышел на террасу и действительно все уладил. Когда мы кончили убирать со стола, он вернулся в столовую и еще более веселым голосом сказал:

— Сразу после ужина я вас похищаю. Мы пойдем все вместе на toro de fuego.

— А посуда? — спросила я, даже не поблагодарив его.

— Я помою, обожаю мыть посуду. Так что до вечера, красотки, мы будем отплясывать Сюзон-Кю.

А я ему недовольным голосом:

— Я люблю только вальс.

Тогда он подхватил меня, прижал к себе и провел в вальсе вокруг заставленного посудой стола. Он напевал какую-то новую песенку из оперетты, на которую ходил в Париже:

Других слов я не запомнила. Иветта смотрела на нас, а с террасы — Хильдегарда. Я не сопротивлялась, танцевала с мсье Боем, я ведь дурочка, страшно люблю танцевать. А он так здорово танцует, мсье Бой. Мы уже третий круг делали вокруг стола, когда барышни, гостьи, его позвали. И он оставил меня. А через две минуты я услышала, как заработал мотор его новой машины, «бэби-спорт» небесно-голубого цвета. Верх цвета сливы был откинут, погода такая хорошая. Из окна столовой я видела, как барышни, его гостьи, обе забрались в машину и, тесно прижавшись друг к другу на переднем сиденье, сели рядом с ним. Все трое были в белом. Он — в куртке из легкого шелка, в рубашке без галстука и автомобильном шлеме. Они — в платьях с короткими рукавами и с тюрбанами на головах. Я подумала: белые, как паруса, они сейчас поедут на корабле, а я так никогда и не выберусь покататься на лодке по озеру Леон, так никогда не научусь плавать.

Мне захотелось посмотреть на Хильдегарду, я повернула голову и увидела ее на террасе. Глаза ее были, как пистолеты, и мне от этого полетало. Машина выехала за ворота, голубой автомобиль с пассажирами в белом, мне очень хотелось плакать, но я удержалась. Дамы, которые сидели на террасе, махали им руками. Все, за исключением Хильдегарды, она стояла, держа руки за спиной. Иветта стояла возле подъемника для посуды, и я, воспользовавшись этим, сказала то грубое слово, каким мсье Жаки дважды выругался сегодня за обедом.

Тоска смертная, а виноват во всем папа. Ему доставляет удовольствие время от времени обрекать нас с мамой и сестренками на тоскливое существование. Мы ходим на гольф, на его гольф, то есть на самую зеленую, самую спокойную, самую шикарную площадку для игры в гольф во всей Стране Басков. Во всяком случае, так считает папа. Он обходит все свои девять ямок, а мама следует за ним. Сегодня утром нам с сестрами даже не разрешили спуститься на пляж. В восемь утра папа зашел за нами в столовую, когда мы еще не успели съесть и половины тостов с маслом, которые Сюзон приготовила для нас. Нам не терпелось бежать купаться. Не спешите, дети, сказал папочка, сегодня морских ванн не будет. Вам надо отдохнуть. Я сказала, что для меня лучший отдых — это как раз море. А он ответил: прошу мои указания не обсуждать, а увидев мою огорченную физиономию, улыбнулся. Глаза такие блеклые. Усы — как щеточка, разделенная пополам, а клык справа приподнимает верхнюю губу. Не люблю, как он улыбается, мне кажется, он становится похожим на Мазарини (далеко не самый мой любимый исторический персонаж). Он сказал, чтобы мы оделись так, как если бы сегодня было воскресенье: пойдем в часовню Андай-пляжа молиться за нехристей, устраивающих революции.