И на пляже, и в воде было много народу. И те, кто приехал в отпуск, — у них кожа обгорела, и те, кто может приходить на пляж, только когда им разрешают, — у них ноги бледные, как у меня. Я узнала кое-кого из тех людей, которых вижу, когда вместо Марии Сантюк хожу в Андай-город на рынок, и людей из Андай-пляжа, которых встречаю, когда хозяйка посылает меня за покупками в лавочки возле отеля «Эскуальдуна»: парня из винного магазина, приказчика из рыбного, продавщицу из магазина, где торгуют книгами и канцелярскими товарами, девушку из галантереи, двух девиц с почты. А еще горничную с виллы «Игуския» и кухарку Вишиншо, в прошлом году за ними ухаживал лакей нашей хозяйки (до прошлого года у хозяйки были лакей Алексис и шофер Рауль, которые вечно ходили недовольные). Погода была прекрасная. Ну просто на диво. Слишком хорошая погода, как сказала хозяйка, спустившись утром на террасу с зонтиком от солнца (и еще она велела принести веер, который мсье Бой привез ей из Испании в те времена, когда можно было пересекать границу). Я плохо переношу этот южный ветер, сказала хозяйка, обмахиваясь веером (очень красивый веер, с белым перламутром и черными кружевами). А мне этот южный ветер нисколечко не мешал. Во-первых, перемыв всю посуду после обеда и начистив серебряные приборы, мы освободились только около четырех часов, и ветер, видно, к этому времени ослаб, и песок тоже не был горячий, когда мы пришли на пляж, он был просто теплым и нежным.

Распустив волосы, я распласталась на этом теплом песке, руки раскинула и стала смотреть на чистое-чистое небо. Лежу и думаю: а неплохо, наверное, ходить на пляж каждый день, наверное, приятно быть хозяином. Если бы я была из них, я бы часто лежала вот так, распластавшись, ничего не делая, а только чувствуя под собой теплый песочек. Все смотрела бы на чистое небо да смотрела. А когда муж сказал бы мне, пошли, мол, Сюзон, покатаемся на лодке, я бы ответила, мол, не сейчас, погоди немножко, так приятно тут лежать. Ведь я в душе лентяйка, хоть и некогда мне бывает поваляться. И я уже начинала засыпать с открытыми глазами, когда меня растолкала Иветта:

— Сюзон, бездельница, пошли купаться. А то не успеем обсохнуть.

— Пожалуй, ты права.

Из-за прилива море было уже метрах в пятнадцати от нас, и мы побежали к нему, волны были небольшие и вода совсем не холодная, мы бросились в нее и стали делать вид, будто плаваем, размахивая руками (с ногами дело обстояло хуже, только поднимешь одну и — бултых! — сразу, захлебываясь, уходишь вниз). Тогда я стала смотреть на людей, которые плавали по-настоящему в стороне от нас, стала пытаться делать как они, одной рукой, потом другой, шея вытянута, рот набок. Почувствовала волосы на шее как прохладный компресс, и мне стало так хорошо, что я даже забыла, что купальник у меня старый и некрасивый, ну и пусть развлекаются на своей «бэби-спорт» да на парусной лодке, пусть плавают по-настоящему, не касаясь ногой, мне плевать, не очень вежливо так думать, ну и пусть, мне тысячу раз плевать, а мсье Бой может оставаться там, где он есть, не буду даже о нем думать, во всяком случае сегодня, и пусть он идет на праздник огненного быка со своими барышнями, Долли пусть ржет, как кобыла, а Зузу пусть размахивает руками, как заводной кролик. А если я невежлива, то и ладно, такой и останусь, зато мне так лучше и я больше не грущу.

Тут я закричала «у-ля-ля, у-ля-ля!», делая вид, что плаваю, чтобы на меня посмотрели, и Иветта тоже закричала, хотя обычно она такая скромная. Она тоже закричала «у-ля-ля!» и, разумеется, на нас обратили внимание, с нами заговорили:

— Правда ведь, отличная погода? Прямо как по заказу к 14 июля.

— Ну как вода, хорошая?

— Здорово освежает, правда же?

— А вы хорошо плаваете, что это за стиль?

— Не боитесь волосы замочить?

Девушка из галантерейного магазина, барышни с почты, продавец из винной лавки, приказчик из рыбного магазина, горничная с виллы «Игуския», шофер. Поговорили немного о погоде, а потом кто-то, кажется, девушка из галантереи, предложил водить хоровод в воде: пошли хоровод водить? Да, пошли, пошли! Отличная мысль.

Встали в круг, я дала руку парню из рыбного, другую — девушке с почты. Иветта оказалась между шофером и горничной с виллы «Игуския», стали водить хоровод, напевая старинную песенку «Станцуем, капуцинка!», которую знают все, пели хором, причем очень громко. Купальщики, которые были поближе, все глядели на нас. В конце куплета, где надо было всем вместе крикнуть «ю-ю!», все попадали в воду, а вода всколыхнулась, и девушка из галантерейного магазина глотнула соленой воды, смешно получилось, и все рассмеялись. Шофер закашлялся, девушке с почты водой забрызгало очки, и чего это она в воду полезла в очках? У горничной лопнула лямка купальника на плече, у Иветты все лицо стало мокрое, у меня — вся голова, волосы прилипли к щекам, такая была потеха!

Мы опять стали водить хоровод, петь и падать в воду. И каждый раз что-нибудь смешило нас и все хохотали. Я подумала, вот мне и не грустно, я веселюсь и даже больше, чем во время обеда, когда мсье Жаки запустил клешней омара в стакан мадмуазель Долли, здесь смех приятнее, он искренней и сильнее, мне лучше с людьми моего круга, хозяева вместе со слугами не развлекаются. И я кружилась, прыгала, опять кружилась, опять прыгала и вдруг подумала: ну вот, Сюзон, муж-то тебе нужен из тех, с кем ты сейчас веселишься, такой, например, как продавец из рыбного магазина, с ним тебе всегда будет легко и ты будешь счастлива, а почему бы и не быть счастливой? Сперва будешь помогать ему в работе, сидеть за кассой, в мурлосской школе ты хорошо успевала по арифметике, могла бы помогать ему и продавать, ты ведь умеешь чистить камбалу и не боишься никакой крови, ни рыбной, ни поросячьей. Были бы у нас детишки, двое или трое, не больше, но и не меньше, я люблю детей, а потом перебрались бы в Мурлос, я и мой торговец рыбой, жили бы с мамой, а дочка пошла бы учиться в мастерскую к монахиням. И так мне было хорошо помечтать обо всем этом, так приятно!

А когда мы вылезли из воды и продавец из рыбного, да и другие тоже, с кем мы купались, предложили обсохнуть вместе на песочке, я сказала: с удовольствием, и Иветта тоже. Она развеселилась, Иветта, и даже похорошела, так что ее худоба совсем не бросалась в глаза. А я чувствовала, что я красивая, вытерла волосы махровым полотенцем и потрясла ими. Продавец из рыбного говорит:

— Это, как его, у вас, того, волосы красивые какие.

Другие девушки посмотрели на меня, они, конечно, были с ним не согласны, но не показали виду. Сами-то они захотели, чтобы все было по моде, и все коротко постриглись и сделали себе перманент. У той, что из галантереи, прическа была, как у мадам Жаки, на каждом ухе мелкие завитушки, а у барышень с почты — скорее как у мадмуазель Долли, с валиком вокруг головы. Когда я прошлой зимой была в Мурлосе, как раз в это время там забивали свиней, девчата из мастерской говорили: ты чего ждешь, Сюзон, почему не обстригаешь волосы и не делаешь перманент? Разве я могла выдать им, что мсье Бой сказал мне однажды, не так давно: слушай, Сюзон, если отрежешь волосы, я с тобой перестану разговаривать и даже отрежу тебе голову. Девочкам из Мурлоса я тогда сказала, что хозяйка так хочет, но продавцу из рыбного не стала говорить про хозяйку, в таком разговоре хозяевам нет места, и ответила: мои родители хотят, чтобы волосы у меня были длинные.