Он почерпнул из миски немного мутной водицы, подбросил в нее несколько кусков размякшей кожи. Незнакомец накрошил в посудину хлеба, прибавил соли, наперчил все это и принялся за еду.

Кончив трапезу, он обтер рукавом рот, заплатил сколько следует и, уходя, невзначай бросил: «Не думай, уста, что на простачка нарвался. Хаш твой был никудышный».

На одной улочке мы остановились, привлеченные веселым окриком «чистим-блистим». То чистильщик Гасан зазывал горожан чистить у него сапоги.

Тут же лавка гробовщика с вывеской: «Добро пожаловать». И эту вывеску мы прочитали со знанием дела, по складам.

А вот и торговый дом братьев Долухановых, которых шушинцы называют Эйфелевыми башнями. Братья Долухановы славились непомерно большими носами. Один из них, говорят, попал в Париж, где врачи пообещали ему поправить нос. Последовал грозный ответ: «Фамильное не трогать». Бог весть каким образом это стало известно шушинцам.

И чего-чего только не увидишь, не услышишь в этом удивительном городе!

На одной из улиц мы встретили мальчика-побирушку.

Он подходил то к одной, то к другой лавке и, протягивая руку, просил милостыню.

Поравнявшись с ним, мы отшатнулись от неожиданности. Мальчик, просивший милостыню, был Вачек, сын дяди Мухана! Как он изменился! Лицо исхудало, румянец со щек сошел, рубаха и брюки — сплошные лохмотья.

Завидев нас, Вачек попробовал незаметно проскочить мимо, но Васак преградил ему путь.

— А-а, земляки… — растерянно протянул Вачек и густо покраснел.

Я еле сдерживал слезы от внезапно нахлынувшей жалости.

— Тебя в пансионе плохо кормят, да, Вачек? — спросил участливо Васак.

— Как же, кормят! — отозвался он, стыдясь поднять глаза. — Подыхает и осел от чужих забот.

— А ты дай тягу, — посоветовал я. — Раз в желудке пусто, какая наука в голову пойдет?

— Дать тягу? Это все равно что убить отца. Знаете ведь, как он гордится, что я в Шуше учусь, — отозвался Вачек. Откинув прядь волос со лба и поборов смущение, он спросил: — Ну а как наши живут? Как мать, отец?

— Хорошо, — сказал я, вспомнив напутствие дяди Мухана. — Вот даже деньги тебе прислали.

И, высыпав из кармана часть выручки от продажи кувшинов, я протянул ему. Васак сделал то же самое.

Через минуту мы уже шли вместе.

То и дело попадались навстречу нищие. Они протягивали руки, вымаливая подаяние.

— Видели англичан? — спросил вдруг Вачек.

— Англичан? Каких англичан?

— Да обыкновенных, — сказал Вачек, — в скоморошном наряде. В такой круглой шапочке. — Он показал рукой.

— Видели, — догадался я. — Один такой разбил кувшины у Васака.

— Похоже, — сказал Вачек. — Они на все бросаются. Ко всем пристают.

— А что они тут потеряли? Чего им надо? — спросил я.

— Говорят, в Индию едут, у них там владения, что ли. По дороге и задержались, — добросовестно передал Вачек что слышал.

На перекрестке улицы мы остановились как вкопанные, во все глаза рассматривая необычное сооружение: посреди площади возвышался свежесколоченный помост, а на нем два столба с перекладиной наверху. От перекладины между столбами тихо покачивалась на ветру веревка.

— Виселица, — ответил Вачек на мой немой вопрос.

— Для кого?

Помолчав немного, Вачек мрачно сказал:

— Три дня назад весь город согнали сюда. Одного партизана вешали.

— Кого, кого? — не поняли мы.

— Партизана одного, — повторил Вачек, — из тех, что в лесах появились, дашнаков бьют.

В конце улицы показалась пролетка, запряженная четырьмя лошадьми. Пролетка неслась навстречу нам в облаке пыли. Прохожие шарахались в сторону. Мы едва успели отскочить.

В кузове пролетки сидели подвыпившие люди и что-то горланили на непонятном языке.

— Кто они, тоже англичане? — спросил Васак, закрывая ладонями глаза от пыли.

— Нет, это из Амеркома, — ответил Вачек и, щеголяя осведомленностью, тут же разъяснил: — Американский комитет помощи на Ближнем и Дальнем Востоке.

Васак от удивления свистнул:

— Американы?.. Откуда же они взялись? Тоже по дороге в Индию?

Вачек вдруг спохватился:

— Куда я с вами?.. Мне домой надо. Миссис будет сердиться.

— Миссис? — спросил я. — Что это за миссис?

Вачек на минуту потупился.

— Я теперь в приюте Амеркома, — выговорил он. — А миссис — наша попечительница. — Оглядевшись по сторонам, он зашептал: — В Америку нас подбивают ехать. Молочные реки сулят. Но я не поеду. Наш Нгер не променяю ни на какую Америку, — последние слова Вачек произнес еле слышно — слезы душили его.

Оставшись одни с Васаком, мы долго бродили по городу, но уже без особого интереса рассматривая и золотой крест на куполе Агулисси, и веселого, болтливого, чистильщика сапог Гасана, и расписные ворота богатых домов, и голубые наличники на рамах окон. Слова Вачека о виселице, об американцах погасили в нас эту радость.

Вдруг чьи-то теплые руки легли мне на глаза.

— Убей меня на месте, если догадаюсь, кто в этом большом городе может признать меня! — сказал я.

Руки разжались. Обернувшись, я не сразу увидел, кто передо мной.

— Али!

Около Васака тоже стояли узунларцы Муртуза и Ахмед.

— Да откуда вы взялись, что продаете? — спросили мы.

— Сушенину. Уже продали, — кисло отозвался Ахмед.

— Много выручили?

Друзья грустно улыбнулись.

— Что-нибудь случилось? — испугались мы.

Они замахали руками.

— Да ничего. Кербелаи соблазнил, проклятый!

Из пухлого кармана Али достал горсть бухарской хурмы.

— Семь бед — один ответ. Гуляй, ребята! — сказал Али, протягивая нам райские плоды.

Муртуза и Ахмед тоже очистили свои карманы.

— А знаете, кого мы встретили по дороге, когда шли сюда? — неожиданно сообщил я друзьям. Сказал и испуганно посмотрел на Васака.

Васак делал мне какие-то знаки, но было уже поздно.

— Шаэна. В одежде нищего, — залпом выпалил я. — Он еще поручение дал.

— Шаэна? Вот это встреча! — обрадовались узунларцы.

Каким-то образом мы снова очутились около лавки Кербелаи.

Увидев наши порожние мешки на ослах, хозяин вдруг задвигался, заулыбался, зазывая к себе.

О дьявольское наваждение! Ну как тут было удержаться от соблазна?

Теперь мы угощали наших друзей.

*

Вы уже догадываетесь, что ждало меня дома?

Вот была головомойка!

Мои объяснения были выслушаны в гробовом молчании, будто я принес весть о кончине близкого человека. Мать ударила руками по бедрам и, показывая на деда, вскричала:

— Весь в него! Такой же неумека и сумасброд! Ах, горе лютое!.. — И заплакала, запричитала.

На крик тотчас прибежала Мариам-баджи.

— Чтоб твои болезни перешли ко мне, несчастная женщина! Что еще стряслось над твоей бедной головой? — крикнула она с порога.

— Что случилось? Это его спроси! — сквозь слезы кричала мать, тыча пальцем в меня. — Не видела мелика Шахназара? Вот он, новоявленный князь, любуйтесь на него!

Мариам-баджи ядовито посмотрела на меня, сдвинула с губ бессменный платок. Из ее рта, словно из рога изобилия, посыпались жгучие слова. Прибежали другие женщины и, узнав о случившемся, также запричитали.