– Ты меня убьешь? – тусклым голосом спросилаДжулиана.

– Поцелую в щечку.

– Поскорее только, не надо тянуть.

– Еще не хватало руки пачкать.

– Убей сам, я не хочу в карьер…

– За ногу тебя да об кедр! – заорал я. – Тычто же думаешь, я сюда заявился для того, чтобы помогать Команде? Я еще разберусь,отчего вы тут грызете друг другу глотки в буквальном смысле слова! Раздевайся,живо. Ну?

Она уронила платье рядом с кроватью, я раздевался зло,торопливо, обрывая пуговицы. Отшвырнул куртку, бросил кобуру на столик.Рискованный эксперимент, можно и головы не сносить, но без риска ничего неузнаешь, когда это «охотники за динозаврами» отступали?

Я погасил свет, плюхнулся с ней рядом и потянул на себяпростыни. Несколько минут лежал, глядя в темноту. В сороковом в Ратабану мнеудалось за шесть с половиной часов перевербовать Колена-Попрыгунчика, но этобыло в Управлении, в моем кабинете, а сейчас и не в перевербовке дело, всесложнее, все иначе…

Джулиана настороженно замерла, наконец спросила:

– Ну?

– Не запрягла, – сказал я. – Лицом к стене идрыхни. Тебе ясно? Ты меня правильно поняла?

– Хочешь сказать, что действительно будешь спать?

– Уверен, что удастся.

– Не страшно?

– Нет, – сказал я. Ох как мне было страшно! –Нет. Я вам докажу, что вы люди, сами не понимаете, так я вам докажу…

– Но ты понимаешь, что я могу не удержаться…

– Возможно, – сказал я. – Если ты все же неудержишься, это будет значить, что мы тысячу лет верили в миражи. В то, чточеловек – это Человек, что разум – это добро, и вдруг окажется, что все зря…Ладно, давай спать.

Настоящего здорового сна не получилось. Всплывали путаныеобрывки кошмаров, нелепые споры с противником без лица и тела, я забывался,вскидывался, разбуженный рвущим ощущением падения в пропасть и смутнойтревогой, таращился в темноту, слушал ровное дыхание Джулианы и вновь падал наподушки. Ближе к рассвету проснулся от тяжести и едва не заорал. Оказалось,Джулиана тесно прижалась ко мне, дышала в ухо, теплая, расслабившаяся, и этасонная теплота, запах ее кожи, отдаляющая близость действовали на меня, какзолотая полоска зари на приговоренного к смерти, – еще и потому бесило всеэто, что я начал было в чем-то разбираться, но важное, самое важное никак недавалось…

Проснулся я раньше Джулианы, сварил кофе и дул его скаким-то остервенением. Потом собрал осколки стекла и выкинул их вмусоропровод, побросал туда же пустые бутылки, стер назеркальные письменарезвунчика Штенгера, попутно сверившись со своим отражением и убедившись, чтораспухшая губа меня нисколько не красит, смыл с рук засохшую кровь. Большезаниматься пока нечем. Самое время сесть и подумать, потому что наша работазаключается в том, чтобы думать.

Принято считать, что контрразведка – это:

несущаяся по автостраде машина, пунктирная разметка, кактрассирующая очередь, жесткое, собранное лицо человека за рулем, пистолет вотделении для перчаток, холодная ясность ситуации, расставлены все точки, визгтормозов на поворотах, успеть, домчаться, задержать…

ночная улица в далеком городе на другом конце света,сдвоенное эхо тихих торопливых шагов, фонари в облачках мошкары, неоновоемерцание вывесок, рука в кармане плаща, черная тень, рванувшаяся навстречуиз-за угла, тяжелое дыхание, возня…

Спору нет, так тоже бывает. Раз в год. Или реже. А гораздочаще, все остальное время:

набитая свежими окурками пепельница, закипает третийкофейник, рассветный сизый холодок за окном, на столе и под столом – кучаскомканных листов, варианты, гипотезы, схемы, и свинцовая тяжесть в висках, ипопытка связать между собой, соединить в единое целое горсточку короткихсообщений, фактов, отчетов, они противоречат друг другу, порой упрямо отрицают,взаимно зачеркивают друг друга, но ты знаешь, что все они относятся к одномуделу, однако никак не можешь вывести стройную версию, а каждая минутапромедления – преступление с твоей стороны, потому что ее использует враг, истановится ясно, что ты бездарь и тебя нужно немедленно гнать, невзирая напрошлые заслуги, лишив погон и орденов, а потом медленно синеет небо, и навостоке розовая ниточка восхода, светлая утренняя тишина похожа на юную невестув белом платье, и чашки оставляют на разбросанных бумагах коричневые кольца, асигареты кончились, разгадка перед глазами и непонятно, как ты раньше недодумался до таких простых вещей, и можно ехать в Управление. Контрразведка. Апотом все сначала.

Вопрос номер один: вурдалаки – творение природы или нет?Нет. Людоедство существовало на низшей ступени развития человечества и всегдаисчезало, едва человек переступал на несколько ступенек выше. Рецидивы, вродекампучийского, остаются вспышками дикого атавизма. Кровососущий человек длябиологии то же самое, что вечный двигатель для физики – абсолютный нонсенс. Егоне должно быть; если же он есть – или болезнь, или нечто наносное, и случай сДжулианой великолепно это подтверждает.

Вопрос номер два: как возник этот мир?

Предположим, что он параллельный, то есть находится вкаком-то другом пространстве, незримо существующем бок о бок и соприкоснувшимсяс нашим в результате катаклизма или чьего-то эксперимента. Вполне естественно,что этот сопряженный мир имеет другую историю, другой образ жизни, другиеобычаи.

Но в том-то и соль, что нет ни истории, ни уклада! Естьтолько бессмысленное переплетение несовместимых эпизодов.

По современному городу не может разъезжать граалящий рыцарь.Самолеты не могут появиться в мире, где понятия не имеют об авиации. Джипы,пищепроводы, рыцари короля Артура, убийство Кеннеди, истребители второй мировойвойны, язык, на котором здесь говорят, – каждый отдельный кусочекпринадлежит своему отрезку времени и пространства, и никакими ссылками на инуюисторию, иной уклад нельзя оправдать наличие в одной точке всего сразу. Издесяти книг вырвано по страничке и собрано под один переплет с огромнойнадписью: «НЕЛЕПИЦА». Кто же компилятор?

Естественный катаклизм мог бы уничтожить вертолет РудиБауэра, беспилотники и даже спутник, но никакой катаклизм не смог бы усадитьчистенького и невредимого Бауэра рядом с растерзанным «Орланом». Не «что-то», а«кто-то». И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах он видит, похожон на нас или нет. Это не важно. Главное – он есть, и он действует.

Не зря при виде Бауэра сам собою всплывает эпитет«опустошенный». Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но верить придется– этот мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский стенд, на которомкто-то могущественный изучает человечество, пользуясь информацией, извлеченнойиз мозга Бауэра – вполне возможно, не высосанного и не вскрытого, а попростуврезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего. Не нужно с самого начала думатьо НИХ так уж плохо.