Мы над телом постоим,

посмотрите, мужики.

А потом уйдете вы

на задание.

Если б вовремя понять,

не пришлось бы нам пенять,

не пришлось бы обвинять

опоздания…

Так вот, с Камагутой случилось то же самое, что происходитсейчас со мной. Он сделал достаточно и мог вернуться, но пошел дальше, чтобывыяснить как можно больше.

Мне пора возвращаться. Панта специально подчеркивал. Всеправильно, сказал бы он. Осмотрелся – и отступай. Отступать вовсе не позорно,если отступление входило в круг поставленных перед тобой задач.

Свое я сделал. Мой отчет будет выглядеть примерно так:

«В результате осмотра места происшествия мною, инспекторомМСБ капитаном Алехиным, установлено путем личного наблюдения и анализомпоступившей информации следующее:

а) На месте острова возник континуум иныхвременно-пространственных характеристик.

б) Личные наблюдения (подробно).

в) Резюмируя вышеизложенное, пришел к выводу:полученные данные позволяют говорить о присутствии в данной точке представителя(или представителей) иного разума, проводящего (проводящих) эксперименты поматериализации живых существ, в том числе людей, на основе информации,извлеченной неизвестным путем из мозга Р. Бауэра. Считаю допустимымпредположение, что целью экспериментаторов является установление контакта сцивилизацией Земли».

Примерно так я и написал бы. Прелестный бюрократическийжаргон, но что поделать, если именно так положено писать рапорты. Всеэмоционально-эмпирическое тоже заинтересует компетентных лиц и будет имивыслушано позже, а рапорт придется писать, пользуясь стандартнымиформулировками – канцелярскими атавизмами. Может быть, так даже лучше. В концеконцов, ни на бумаге, ни в устном рассказе нельзя передать мои впечатления откарьера, смертный ужас, испытанный этой ночью, тоску и злую жалость, охватившиеменя, когда Джулиана, увидев направленные на нее стволы, улыбнулась с усталымоблегчением…

Все эти люди никогда не существовали, сказал я себе. Успокойся,и поменьше эмоций. Они – нежить, гомункулусы, продукт опыта, вытяжки из мозгаБауэра. Муравейник под стеклянным колпаком. Прошлого у них нет, нет родителей,нет смысла жизни, идеалов… Нет?

Капитан Ламст и его люди занимаются своим делом не по волеэкспериментаторов, я убежден в этом. Они сами, руководствуясь стремлениемзащитить, предупредить, уберечь, не получая за это каких-либо благ, третируемыепритаившимся за шторами сытеньким большинством, рискуют каждый день жизнью радиэтого самого «большинства. И я, сволочь этакая, отказываю им в праве называтьсялюдьми? Именно потому, что Джулиана была человеком, она вышла из навязанной ейроли, подтвердив своим поведением мою догадку о том, что эта роль ей навязана,что этот мир создан искусственно. Они люди, и человеческое прорывается, неможет не прорваться, сквозь наспех сляпанную бумажную маску все явственнеепроглядывает человеческое лицо. Это может означать и такое: неведомыеэкспериментаторы лишь вдохнули жизнь в свои создания, а дальше от них ровным счетомничего не зависело. Ждали они чего-то подобного или нет? Понимали ли,разбирались ли в том, что создали?

Я медлил. Нужно было что-то решать.

В любой отрасли кроме писаных законов есть неписаные, илучший работник – тот, кто в равной мере руководствуется и теми и другими. Внашей работе это проявляется особенно остро. Сделать то, чего от тебя требуетпараграф, несложно, загвоздка в другом – исполнив предписанное, сделай то, чегоот тебя требует неписаный закон. И вместе с тем не забывай, что есть границы,которые нельзя переходить, – границы между необходимой долей инициативы ивседозволенностью, между риском и ненужной бравадой.

Я сделал больше, чем от меня ждали. Они там предполагаливсе, что угодно, но Неизвестное, как это всегда бывает, оказалось совсемнепохожим на то, что о нем напридумали. На то оно и Неизвестное.

Долг службы властно направлял меня назад, на берег. Я хорошопомнил дорогу, у меня была мощная машина, и никто не стал бы меня задерживать,вздумай я покинуть город. Но вопреки мыслям об уставах и параграфах, тревожномуожиданию слетевшихся светил науки, вопреки всему прежнему перед глазамивставали то моросящий дождь и перестук пулемета в карьере, то лицо умиравшей намостовой Джулианы, то воспаленные глаза изнуренного страшной бессонницейЛамста. Были только континуум и я.

Я упустил момент, когда можно было уйти без колебаний. Знал,что никогда не прощу себе, если уйду, знал, что и мне не простят – пусть вглубине души, но не простят. Так что я оставался.

В подъезде что-то загремело, бухнула дверь, на улицу вылетелрастрепанный долговязый юнец и припустил что есть мочи. На бегу он потиралспину и ниже и оглядывался. Следом выскочил толстяк в пижамных штанах и майке,махая широким ремнем, заорал вслед:

– Я тебе покажу Команду, сопляк! На порог непущу! – возмущенно плюнул, стянул ремнем пузо и ушел.

Я тронул машину. Будь у меня лошадь, я поднял бы ее в намет.Это было бегство – от уставов, параграфов и инструкций, от себя прежнего, отвсего, что я уважал и соблюдал, пока не оказалось, что этого мало.

У ближайшего телефона я затормозил, вылез и набрал номер,который мне дала Кати. Откликнулся мужской голос и стал подозрительнодопрашивать, кто я такой, откуда знаю этот номер и зачем мне, собственно, нужнаКати Клер. Я разозлился и рявкнул, что я – Алехин, он же объект номер пятьособо опасный, так ей и передайте или лучше сначала справьтесь у Ламста. Мойсобеседник сразу подобрел и передал трубку.

– Что? – быстро спросила Кати. – Опятьосложнения?

– Теперь никаких, – сказал я. – Никто за мнойне гоняется, скучно даже с непривычки.

– Где ты?

Я описал ей ближайшие дома и воздвигнутую посредитреугольного газона абстрактную скульптуру сомнительного достоинства, похожуюна захмелевшего удава, защемившего хвост в мясорубке и теперь старавшегосявысвободиться. Этакий Лаокоон навыворот.

– Порядок, – сказала она. – Это близко, я дотебя пешком добегу. Никуда только не уходи.

Я пообещал не уходить, вернулся в машину и стал ждать.Буквально через минуту она, запыхавшись, вылетела из-за угла в сопровождениискакавшего впереди Пирата, одетая точно так, как в день нашего романтическогознакомства, то есть вчера. Я посигналил, потому что она стала растерянноозираться, и открыл им дверцы. Псина привычно, по-хозяйски влезла на заднеесиденье, дружелюбно ткнула меня мордой в затылок и улеглась, свесив переднююлапу. Кати села рядом со мной и сразу же углядела, глазастая, распухшую нижнююгубу и пораненные руки:

– Опять ухитрился во что-то влипнуть?