– С твоей сестрой?

– И с ней тоже. Но главное с Инессой и Томасом, моим другом.

– Это, что ли, твоя семья? Почему я должна знакомиться с твоей бывшей женой?

– Потому что это моя семья. Другой у меня нет. Инесса сейчас с Томасом, и мы все должны выстроить отношения.

– Ты говорил, что она с Герхардом.

– Герхард ее муж. Но он сам по себе. Очень сложный человек, и вообще никто ему не нужен, он не любит выходить. Томас ее близкий друг, они всегда вместе. Ездят отдыхать тоже вместе, ну и так далее…

– То есть он ее любовник.

– Не знаю, мне это безразлично, есть у них секс или нет. Они вместе, и мне с ними хорошо. И, как я уже сказал, нам надо выстроить отношения.

«Нам? А собственно, почему? Почему мне надо с ними строить отношения?» Но она ничего не сказала Хельмуту. Все-таки если ему это зачем-то надо, сначала хоть нужно понять, что от нее требуется, прежде чем скандалить. Да и ее немецкому пойдет на пользу.

Все произошло так быстро и шло так легко… Но жизнь легкой не бывает, и трудности начали подступать. После двух месяцев, как обычно. Сначала Хельмут устроил скандал, когда Анна готовила для него и пролила оливковое масло на мраморный пол в своей, заметьте, квартире. Потом заявил, что ее люстра муранского стекла из Милана ему не нравится. Он трижды проверял, помыла ли Анна салат, который она покупала в аргоновой упаковке специально, чтобы можно было не мыть. Дальше – больше! У стола ручной работы, по его мнению, ножки были слишком высоки – неудобно сидеть; он неделями обсуждал, не подпилить ли ножки на полтора дюйма. Анна пообещала вынести стол на помойку и купить другой, на Cristie’s. Хельмут притих на время, а потом нашел, что воздух в Мейфэйр очень загрязнен, Анна должна сдать эту квартиру и переехать в район Риджентс-парка. Хельмут был ненасытен в сексуальном отношении, и она ночь за ночью не высыпалась, в то время как он счастливо похрапывал на ее подушке. Как будто своего дома нет. Он жаловался, что ее горничная сыплет слишком много стирального порошка в машину, и от этого у него, бедняги, аллергия там, где от трусов резинка натирает.

– А больше тебе нигде не натирает? – огрызнулась Анна.

Она убеждала себя, что у каждого взрослого мужчины есть свои вывихи в голове, что два взрослых человека вообще обречены трудно притираться друг к другу и что все это не более чем милые странности, в сущности-то. А временами считала, что этот человек вовсе ее не любит. Он просто встретил женщину такого уровня, о котором и не мечтал, да еще встретил ее под боком, в Лондоне, где ему одиноко. Она рядом, с ней весело, она вкусно готовит, слушает его, спит с ним. «Ну а что, мне лучше будет, если я его прогоню? – говорила тогда себе, понимая – будет хуже. – Я же замуж за него не собираюсь. Поживем, увидим. В целом-то мне хорошо».

Тут как с неба свалился Джон.

– Хай, – сказал он хрипло в телефон и после обычного бла-бла-бла пригласил Анну на ужин.

Как ни странно, ее первая мысль была о том, а что она скажет Хельмуту? Странно, уж что сказать, никогда не было для нее проблемой. Она сослалась на страшную занятость на работе в тот день и на следующий, зная, что дольше Джон в Лондоне не задержится.

Через неделю – и надо же, опять в среду, все-таки в некоторых отношениях мужчины никогда не меняются – Джон позвонил снова. «Нет, надо ему сказать, чтобы не звонил». Ее жизнь совершенно наладилась, и вот нового хаоса ей совершенно не нужно.

Джон стал звонить каждый день, даже по выходным. Хельмут интересовался: «Кто?» Она отвечала: «Поклонник». Хельмут, подсмеиваясь, спрашивал, собирается ли она с ним встречаться? Она говорила, что не собирается. Он посмеивался еще больше, спрашивая, почему бы ей этому поклоннику так прямо это и сказать? Она говорила, что это неэлегантно, не для леди.

Анна вспоминала Джона с какой-то тоской. У него был свой дар любить ее как-то особенно, с такой широтой и удалью, с фантастическим чувством юмора и легкостью, с сексуальными проказами, каждый раз новыми, выходящими за границы. Она тосковала порой по его огромным квадратным плечам, волосатым рукам. Не могла представить себе, чтобы Джон упрекал ее за оцарапанную сковородку или пролитое масло. Все вместе это складывалось в какое-то подобие депрессии.

Они встретились на террасе отеля Grosvenor House просто на бокал шампанского. Анна по обыкновению была разодета сверх меры. Это был единственный возможный для нее способ одеваться: темно-серые шелковые брюки Chanel до щиколоток, крохотный аквамариновый пиджак Balenciaga, босоножки Celine на высоких белых танкетках с серыми ремешками и огромные серые солнечные очки.

– Выглядишь tres chic, должен сказать, отдохнувшей и очень хорошенькой. Как кукла.

– Правда? Спасибо. На самом деле у меня депрессия.

– Почему? В чем причина?

– Была бы причина, это была бы не депрессия. Депрессия – это состояние, когда понимаешь, что причины нет, а просто чувствуешь себя несчастной, понимаешь, что без причины, стараешься выйти из этого состояния, и только дальше себя в него загоняешь.

– Может, тебе к врачу сходить?

– Спасибо за совет. Все ходят к психотерапевтам. Особенно в Нью-Йорке. Чем мне врач поможет, он что, умнее меня? Я просто чувствую, что мне чего-то недостает в жизни. Каких-то позитивных эмоций. Когда я была с тобой, такого чувства не было.

– Как думаешь, может, нам стоит начать снова встречаться? Я очень по тебе скучаю.

– Ты не любишь меня.

– Это не правда. Я просто не свободный человек. Я скучаю по тебе, хочу видеть тебя. Часто. Вместе что-то делать.

– Как мы можем вместе что-то делать только между понедельником и четвергом? Когда я вспоминаю, как мы постоянно выкраивали время для встреч, моя депрессия только усиливается. Обнимать тебя всю ночь с мыслью, что утром ты испаришься в воздухе, и я опять буду одна…

– А какие отношения сделали бы тебя счастливой? Традиционный брак?

– Не хочу отвечать, потому что эта опция даже не рассматривается.

– Тогда что тебе нужно?

– Не знаю, как объяснить. Долгое время я считала, что все в порядке. Ты уходишь, но всегда рядом и всегда оставляешь мне частичку себя. Я знала, что держу ее в ладони, и, если мне станет тоскливо, достаточно разжать ладонь и поглядеть на этот кусочек моего сокровища, которое всегда при мне. Это были твои звонки, твои слова, твои смешные тексты, твоя любовь, в общем. После Парижа стало нелегко. Не потому, что я изменилась, а потому, что ты уже не смог затолкать джинна в бутылку – делать все легко… Пропала легкость, потому что ты полюбил и изо всех сил сопротивлялся этой любви. Вымещая это на мне. Стал сдерживать себя, чтоб лишний раз не позвонить, прекратил флиртовать текстами. А после яхты вообще резко нажал на тормоза, чтобы избежать такой же боли, какая была у меня. Ради того, чтобы ничего не менять. Но мы тогда по уши погрязли друг в друге, а теперь ты хочешь войти опять в ту же реку и просто приятно проводить время? Я не смогу.