Он потянулся, чтобы поцеловать ее, но его нежный порыв грубо прервали. Дверным звонком.

— Какого черта? — нахмурился Дымов.

— Не знаю, — испугалась Тамира и прикрылась простыней.

— Не будем открывать!

— Не будем!

В дверь снова позвонили. Еще и еще.

— У Кабанова есть ключи от квартиры?

— Да. Но я закрыла дверь на внутренний засов.

— Очень хорошо! — кивнул Дымов. — Завтра я поменяю все замки. А послезавтра, если ты захочешь, мы вообще уедем! Подальше от призраков прошлого! В новую жизнь!

Любовники нежно поцеловались.

Между тем некто принялся выламывать входную дверь — удары сыпались один за другим.

— Точно, Кабанов! Его стиль!

— Ну и пусть долбится, хоть своей чугунной безмозглой головой бьет, — усмехнулся Дымов, — дверь сделана из сверхпрочной стали!

Минут через десять отчаянной атаки до Кабанова, видимо, дошло, и шум прекратился.

— Слава богу! — с облегчением вздохнула Тамира.

— Забудь о Кабанове! Забудь о прошлом! — попросил Дымов и вновь увлек чудесно обретенную возлюбленную в пучину страсти.

…Утомленная любовью, она лежала рядом с ним. Она не знала, любит ли его, но у нее было абсолютно точное ощущение, что в этот момент она наконец-то там, где должна быть, и с тем, с кем должна. И может быть, это даже больше, чем любовь?

— Ты просто одержимый! — рассмеялась Тамира. — Кто бы мог подумать!

— Я и сам не мог. Ты — это чудо! И какая чудесная, удивительная ночь…

— Вадим, скажи, мы когда-нибудь сюда вернемся?

— Вернемся. Пусть только страсти немного улягутся, все забудут про нас — и тогда, если ты пожелаешь, мы приедем! Главное, доверься мне, и я устрою, как будет лучше для нас обоих. А завтрашний концерт я буду играть для тебя. И все другие концерты в своей жизни — тоже. А ты будешь дарить мне свои картины. Обещаешь?

Вместо ответа Тамира поцеловала его.

— Но учти, я хочу, чтобы их видели и другие люди! Я намерен организовать выставку твоих картин.

Он представил их дом с картинами и кошками — и внутри разлилась какая-та безумная радость. Дом, в который ему захочется возвращаться.

Конечно, уже сейчас ясно, что с Тамирой Вадим вряд ли обретет покой, о котором, как ему казалось, он мечтал. Такие женщины волнуют, являются источником вечного напряжения, беспокойства, стимула. Вот и хорошо, к черту покой… Артист вы или банщик, Дымов? Покойно лишь в бане.

— И все теперь будет хорошо! Ты полюбишь меня и забудешь своих придурочных мальчиков и кабановых! Вот увидишь! А на Рождество мы куда-нибудь поедем! Куда захочешь, в любую страну… Знаешь, в прошлое Рождество я был в Париже. И день выдался свободный, в смысле, концерта не было. Я сидел в каком-то ресторане, почему-то стало очень грустно. И тут я услышал песню, которую любил когда-то, старый французский шансон. А в ней — такие слова: «Я помню, как я встретил тебя на Елисейских Полях, ты была юная, и у тебя были прекрасные волосы. Потом мы стали жить вместе, ты начала курить сигареты, но у тебя оставались все такие же красивые волосы. И однажды я вернулся домой — и ты сидишь на кухне в бигуди и куришь. И вот теперь, когда нам уже по пятьдесят, я прихожу домой, бегают внуки, и ты опять сидишь на кухне, опять в бигуди, опять куришь, на тебе какое-то старое платье, и я понимаю, что жизнь прошла, что от той девочки с Елисейских Полей, может быть, ничего не осталось. Но я все равно люблю тебя, потому что когда-то я встретил тебя на Елисейских Полях».

И я был уже совсем пьяненький, потому что мне, строго говоря, много и не надо, и так расчувствовался, что подумал: а ведь, наверное, неплохо встретить на Елисейских Полях женщину и полюбить, и прожить с ней, черт побери, всю жизнь, и не тяготиться этим, а даже, напротив, испытывать благодарность. И я загадал, чтобы встретить кого-нибудь. В общем, я шел по этим полям, а они, откровенно говоря, такие мерзкие, ничего романтичного, и никого не встретил. Вернулся в отель в расстроенных чувствах и завалился спать. А это Рождество мы будем встречать вместе, да?

Тамира кивнула.

Раздался шум и звон разбитого стекла — кто-то разбил балконную дверь.

* * *

Через секунду стало понятно, кто именно — в комнату ворвался разъяренный Кабанов. Взгляд его был безумным, а с руки капала кровь. В общем, зрелище не для слабонервных. От ужаса Тамира вздрогнула. Дымов заслонил ее собой.

— Чего затаились, как мыши? Делаете вид, будто вас нет? — хрипло расхохотался Кабанов.

Следом в комнату вошел Митрич. На сей раз он был одет весьма обыденно, без закидонов — майка и пузырящиеся на коленях треники.

Руки Митрича оказались щедро татуированы, а на груди красовалась надпись «Бытие определяет!». Вошел и тихо, даже виновато, встал в сторонке, возле рояля.

— Что все это значит? Извольте объясниться, — гневно сказал Дымов.

— Ща объяснимся! — пообещал Кабанов.

К этому моменту он уже успел оценить ситуацию.

— Своего не отдавай! — пьяненько прокричал Митрич от рояля.

Тамира укоризненно спросила:

— Митрич, это ты пустил его? Дал сюда пробраться?

Митрич виновато замигал желтыми глазами:

— Прости, лыбедь белая, бес попутал. Он пришел ко мне домой, стал уговаривать! Я, конечно, поначалу ни в какую! А он пристал, как репей: дай с твоего балкона пролезу! Хорошие деньги отвалил. Мне таких денег никогда не заработать. Ну я и согласился! Да, может, все еще обойдется? Может, и не прибьет, только малость попугает?

Кабанов подошел к дивану, где лежали любовники, и мрачно ухмыльнулся:

— Ну, на сей раз отрицать, что ничего не было, тупо, пианист!

— А я и не отрицаю, — смело ответил Дымов. — Все было. Волшебно! Замечательно! Несколько раз! И еще бы хотелось, если б ты не помешал.

— Прибьет, — сказал Митрич. — Как пить дать.

— Сволочь! — взревел Кабанов и взмахнул рукой, с которой капала кровь.

— Вы поранились, — заметил Дымов. — Вам надо к врачу.

— Сейчас ты у меня к врачам отъедешь! К патологоанатомам, — пообещал Кабанов.

— У вас с руки капает кровь.

— Не надейся! — закричал Кабанов. — С моих рук будет литься твоя, понял, пианист, твоя кровь!

Дымов молчал.

— Че, пианист, боишься? — ухмыльнулся Кабанов.

— А вот и нет, — бесстрашно ответил Дымов. — Иди ты знаешь куда! Это моя женщина! Я ее тебе не отдам!

— Убью, — пообещал Кабанов.

— Мда, — вздохнул Митрич, — оно и впрямь, на почве страсти столько преступлений случается. Вот у нас лет десять назад случай был. Вернулся, значит, один, как это бывает, из командировки, а жена того-самого, амуры крутит…