Он медленно поворачивался, как будто ее не существовало. Ее руки скользили по ее собственному телу — она ласкала себя.

Он сел на корточки и надел свои цирковые башмаки. Она встала перед ним, пальцами раздвинув свое лоно перед его лицом, собрала немного струящегося меда и написала что-то на внутренней части бедра. Он знал, что это слово «Сейчас!».

Он отпрянул, перекатился на другую сторону кровати и встал на ноги, потом надел свой клоунский нос — получился отличный цирковой костюм: клоунский нос, клоунские башмаки и эрегированный член. Впрочем, еще неизвестно, стоит ли выходить в таком костюме на арену цирка Бенневайс. Квартет плавно перешел в свою быструю часть, торжествующую, сложную — одному Моцарту было ведомо, куда все это движется.

Стине метнулась за ним как леопард — но он по-прежнему не обращал на нее внимания. Он все время слышал ее любовь, она была похожа на гладкую поверхность воды, и одновременно он слышал страстное желание, готовность завыть от безумия.

Он надел клоунский нос на свою эрекцию. Взглянул ей в глаза. Сел на кровать рядом с ней. Если берешься провоцировать бессознательное у женщины, важно не переусердствовать.

Она скользнула на него. Он услышал море. Что-то безбрежное почти поглотило их. Женщины лучше, чем мужчины, умеют отключаться. Их тела исчезли, остались только сердца, его член тоже оказался его сердцем — это его сердце билось в ней. Он слышал, как оба они боятся потерять друг друга. Он слышал свою молитву: «Всевышняя, позволь мне пребывать здесь без страха».

Она остановилась.

— Невозможно быть полностью вместе.

Он не верил собственным ушам. Он все еще слышал, как она жаждет его, слышал ее любовь, но теперь — совершенно неожиданно — в этом появился какой-то другой аккорд.

— Даже в самой большой близости, — проговорила она, — невозможно быть полностью вместе, даже в такой момент. Даже сейчас, посреди всего этого, есть какая-то точка, где мы одиноки.

Он не понимал, о чем она говорит. Женское — это море, и, будь у тебя даже пробковый жилет и спасательный круг, опасность пойти ко дну все равно велика — ему хотелось бежать от нее прочь. Но это было нелегко, его эрегированное сердце все еще было в ней, и она крепко держала его.

— Знаешь, каковы требования к химическому анализу? — спросила она. — Химический анализ должен быть исчерпывающим, не содержать противоречий и быть максимально простым. Как красиво — я обожаю это. К сожалению, это нереально. Даже математически.

Он освободился от нее и передвинулся к стене. Она последовала за ним.

— Когда чувствуешь запах другого человека, — продолжала она, — ты ощущаешь, что вот оно, близко. Активные вещества — сложные эфиры и жирные кислоты — растворяются в кожных жирах, выделяются в испарениях пота, снова конденсируются на открытой слизистой оболочке рта и носа. Мы чувствуем это — это мгновение. В тот момент, когда мы — жидкость и запах, мы очень близки к слиянию. Тогда у нас возникает ощущение, что это все-таки возможно. Что последняя преграда, разделяющая людей, обязательно лопнет. Но этого не происходит. Никогда. Ты меня понимаешь?

Это было важно для нее, это имело решающее значение, голос ее стал совсем глухим — низким и напряженным.

— Очень хорошо понимаю, — ответил он. — Ты хочешь найти партнера, в котором не будет никаких противоречий и который будет исчерпывающим. А пока что довольствуешься мной.

Он подполз к ней вплотную. Схватил за плечи. Звучание ее изменилось, оно стало смертельно опасным.

— Где-то в глубине души ты способен на насилие, — сказала она. — Тебе надо что-то с этим сделать. Или ты меня больше не увидишь.

Он встал и пошел в прихожую. Эта была единственная возможность отойти от нее как можно дальше — на двух десятках квадратных метров. Если не залезать в холодильник. Природа отказалась от Моцарта. Ветер в иголках елей звучал как бриллианты в бокале.

Он был в плену ее звучания, в плену ее запахов — словно косточка в персике.

Она стояла в дверях.

— Одиночество, — прошептала она, — почему оно не имеет права на существование?

Он не понимал, о чем она говорит. Он не понимал таких неожиданных переходов. Море опять выглядело иначе. Одновременно он услышал все ее прежние настроения. Любовь, печаль, желание, разочарование.

Он надел халат. И шлепанцы. И вышел на улицу.

Он прошел несколько километров по Странвайен, потом он замерз и зашел в гостиницу «Рунгстед». Мальчик за стойкой держался гордо и с достоинством, вызывая в памяти образ «Маленького трубача».[59]Не чувствовалось ни малейших признаков неодобрения — ни по отношению к сандалиям, ни к халату.

— Позади, в ночи, — объяснил Каспер, — осталась женщина, поезд которой ушел. А я забыл дома свою кредитную карточку. У вас есть свободный номер с видом на море?

— Ваше лицо, — ответил мальчик, — не менее убедительно, чем наличные деньги.

В ту ночь он не спал, он сидел и смотрел на воду. Когда настало утро — как звук, но еще не как свет, он спустился вниз. Мальчик стоял там, где Каспер его оставил.

— У отцов церкви был лозунг, — сказал Каспер, — credenti et oranti, не знаю, насколько хорошо вы знаете латынь, но это значит: «Пусть твоя молитва руководит тобой». Сегодня ночью я не спал и молился, и я понял, что на самом деле поезд никогда не уходит. На самом деле все мы, так или иначе, проводим всю жизнь на перроне с теми, кого мы любим. Что вы скажете на это?

— Мне пятнадцать лет, — сказал мальчик. — Я с благодарностью впитываю жизненную мудрость. Но это не означает, что я откажусь от пяти крон чаевых. Когда вы переведете деньги на наш счет.

— Вы получите больше пяти крон, — пообещал Каспер. — Если вызовете такси. И дадите мне в долг денег.

Мальчик набрал номер такси и заказал машину.

— Они хотят знать, куда вы поедете.

Каспер ожидал, что скажет: «По Странвайен».

Но почему-то произнес совсем другое.

— В город, — сказал он. — В самую тьму района Нёрребро.

Квартира Стине находилась на улице Шелландсгаде, на девятом, и последнем, этаже. Он попросил таксиста подождать. У подъезда ему попались несколько подвыпивших субъектов, они задумчиво оглядели его шлепанцы и халат.

Лифта в доме не было, последние пролеты он преодолевал медленно, ее звучание слышалось повсюду. Он понял, что был знаком лишь с какой-то ничтожно малой ее частью.

Он остановился перед дверью, прислушиваясь к спящему зданию, нащупал спрятанный над дверной коробкой ключ. Войдя в квартиру, он опять некоторое время постоял, не зажигая света.

Квартира состояла из одной квадратной комнаты, маленькой кухни и маленького туалета — косые белые стены, высокий эркер, совсем немного мебели. Обстановка была не просто спартанской — она была тюремной. И тем не менее комната жила.