Секрет этого отчасти заключался в том, что те немногие вещи, которые находились в комнате, были правильно расположены — словно камни в песчаном саду. Каспер сменил больше сценографов и реквизиторов, чем смог запомнить, и только единицы из них обладали тем, чем обладала Стине. И эти немногие, так же как и она, использовали минимум мебели, совсем немного ламп и минимум реквизита.

Он слышал эхо ее босых ног, ступающих по доскам пола, он чувствовал некоторые из ее запахов. Но на остальных уровнях квартира почти ничего не открывала. Письменный стол из ошкуренного дуба. Лампа тридцатых годов дизайна Поуля Хенингсена. Стул. Большая двуспальная кровать. Комод с большими, плоскими выдвижными ящиками для хранения чертежей и рисунков, именно с него он снимал мерку для ящика в вагончике. На столе лежали письменные принадлежности. Стояли два компьютера. На низком столике — два принтера. На стене — большая пробковая доска с приколотыми к ней открытками и конвертами. Повсюду лежали куски плавникового леса: дерево, ставшее черным, ставшее серым, серебристым. Камни, подобранные на берегу. Раковины. Цветы, орхидеи — не те, что продаются в цветочных магазинах, а скромные, редкие ботанические виды, которые он впервые увидел здесь, у нее. Невысокий стеллаж с научной литературой. На одной из стен — ковер из тонкой черной шерсти, со сложным переплетением геометрического орнамента. Никаких картин на стенах. Никаких фотографий.

Строго говоря, она ничего не рассказала о своем прошлом. А он и не спрашивал. Они танцевали друг вокруг друга в соответствии с негласным соглашением о том, что следует избегать тех мест, где в архиве хранилось прошлое. И тех, где планировалось будущее.

Это был красивый танец, трогательный, полный уважения. Обратная сторона уважения — излишняя дистанция. Он сделал шаг вперед и открыл один из плоских ящиков, он был забит письмами.

Как-то раз они вместе принимали душ, здесь, в этой квартире, он вышел первым. Она выключила воду. Капли, стекающие со стен и с занавески, играли прелюдию ля-мажор Шопена — капли светлых, насыщенных кислородом чувств, падающие на черный мрамор. Она налила в ладони гель для душа, добавила воды и выдула мыльный пузырь величиной с кокосовый орех прямо из рук.

Потом она налила гель на одну руку, прижала ее к телу под левой грудью, рядом с сердцем, и начала дуть. Он никогда не видел ничего подобного, пузырь получился огромным, золотистым, словно мяч морского льва в цирке — диаметром сантиметров тридцать.

Пузырь не успел оторваться. Она поймала его другой рукой, теперь он представлял собой трубу, идущую вокруг ее тела. Она растянула эту трубу, ее стороны были вогнутыми, как будто они одновременно стремились и расшириться, и закрыться.

— Принцип Дирихле, — пояснила она. — О минимальных поверхностях. Очень красивое доказательство. Когда мы увеличиваем поверхность, она одновременно с тем, что поддается, пытается занять наименьшую площадь.

Она вышла из душа и подошла к нему. С вогнутым, вытянутым, сверкающим пузырем.

— Все живо, — сказала она. — И все мертво. Стремление одновременно стать больше и сдержать себя. Как и любовь. Это загадка. Как можно находиться в состоянии свободного падения? И одновременно держать руку на стоп-кране?

Она подошла к нему вплотную. Казалось, что ее кожа покрыта невидимым слоем масла. Вода не хотела равномерно распределяться, а собиралась во множество капелек — словно на дельфине.

— А есть какой-нибудь выход?

— Даже если бы он и был. Ты бы не захотел им воспользоваться.

Пузырь коснулся его.

— Да ты никогда и не хотел. Даже когда был очень близок к этому.

Пузырь лопнул.

Она допустила лишь одну ошибку. Но этого было достаточно. На мгновение ее звучание изменилось. Оно наполнилось знанием. В это мгновение он понял, что она что-то о нем знает. Что она, должно быть, побывала в какой-то части его системы, куда он не давал ей доступа. И что-то оттуда извлекла. Именно это ему и вспомнилось той ночью.

Человек, получивший хорошее воспитание, не станет читать чужие письма. Каспер даже письма Баха, перепечатанные в «Гросе» не читал. А письма Киркегора — исключительно из исследовательского интереса. Но если уж хочешь добраться до женского, приходится пользоваться всеми возможностями.

Он поднял пачку писем и стал их перебирать. Тот, кто всю свою долгую жизнь тасовал карты и сдавал их счастливой рукой, быстро начинает ориентироваться в стопке бумаг.

Сверху лежали рабочие письма из отдела сейсмологии, Лундского университета, Британской геологической службы Эдинбурга. Пачки писем из ЕССЦ — Европейско-Средиземноморского сейсмологического центра в Брюйер-ле-Шатель. Из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. На дешевой бумаге для ксерокса. Потом он добрался до личных писем, их было немного. Или же она хранила остальные в другом месте. Или же она их вообще не хранила. Он нашел тонкую стопку написанных от руки на плотной желтоватой рельефной бумаге. Они были подписаны «мама» или «твоя мама». Адреса отправителя не было, но рядом с датой было написано «Хольте». Он нашел один конверт с адресом отправителя и сунул его в карман.

Он продолжал искать. Звучание помещения изменилось. Он знал, что теперь уже недалеко. Он прислушался к нескольким пачкам, соединенным скрепкой. Это были письма от прежних возлюбленных, он поспешил отключить слух, разве можно когда-нибудь смириться с мыслью, что у твоей женщины до тебя были любовники?

Два листка укололи его пальцы и слух, словно колючка. Они были скреплены степлером — он укололся о скрепки. Он разъединил их. Это были ксерокопии. Он узнал почерк. Это он сам написал. Тщательно выведенные много лет назад буквы. Человеком, который в каком-то смысле был им самим.

Он знал, что найдет эти листки. Он услышал это в ее голосе, тогда, после душа. Звучание этих писем.

К ним было приложено третье письмо. Тоже написанное от руки. Это была ксерокопия ответа, который он тогда получил. Почерк в ответном письме был неровный, гулял вверх и вниз. Как почерк в собственных нотах Моцарта — если играешь Моцарта, то просто необходимо иметь факсимиле. Неровности его нот могут о многом рассказать, то же самое можно было сказать об этом почерке.

Если бы он смог тогда остановиться! Но он не остановился. Его пальцы нащупали что-то более плотное. Лист бумаги. На нем было нечто похожее на отпечатки пальцев, фиолетового цвета, пяти пальцев, но шире, чем должен быть обычный палец. Отпечатки были заклеены клейкой пленкой. На листке был штамп «Государственная полиция, ЦБИ». Сразу под ним лежал еще один листок, на нем были напечатаны какие-то комбинации цифр и букв и стоял штамп «Криминологический отдел». С адресом на улице Слотсхэррэнсвай.

Он вытащил последнюю карту. Это была квитанция, подтверждающая получение «различных вещей» со штампом «Министерство юстиции, Главное управление по отбыванию наказания на свободе, Хорсенс».

Он посмотрел на часы. Не было еще и семи. Воскресенье. Он позвонил Соне на мобильный телефон.