– Да, я знаю.

– На войне я видел страшное.

Мейси молчала.

– Я видел то, что не дай мне бог больше никогда увидеть.

Мейси выдержала паузу, наконец заговорила:

– А потом вас записали в число погибших.

– Я об этом не знал до отправки домой. Неподалеку от меня разорвался снаряд, я угодил в воронку. Вокруг были мои товарищи – мертвые, разорванные на куски. По мне лазали крысы. Я боялся поднять голову, шевельнуться. Я лежал и плакал – только это мне и оставалось. Когда я открыл глаза, то увидел не небесный свод, как до того, а пятерых мордастых фрицев со штыками наготове. Один из них сказал: «Да он же пацан! Гляньте, они заставляют воевать мальчишек – небось потому, что мужчины закончились». – Вебб взглянул на Мейси. – Я знаю немецкий и французский, так что я понял слова того фрица. Меня взяли в плен. Я был уверен, что меня убьют, поэтому оставил в воронке солдатский жетон. Чтобы отец с матерью знали, где я погиб. Я так рассуждал: что трупа нет – это обычное дело, ребят сплошь и рядом разрывает на куски. А жетон покажет, что я тоже мертв, как и мои товарищи.

– Понимаю.

– Но после войны меня освободили и отправили на родину. Потом была объявлена демобилизация. Я мечтал только об одном – попасть домой. – Он хотел сделать вдох, но получился сдавленный крик. Казалось, Вебб вот-вот забьется в истерике. – С вокзала я шел пешком, в деревню попал до рассвета. Все еще спали. Я вернулся мужчиной, а не мальчиком. Но хотя война наложила отпечаток на мое лицо, годами я был еще пацан. Я гордился собой. Думал, что теперь я чист перед законом и перед людьми. Могу заводить дружбу, могу послать подальше Сандермира. А главное – могу с полным правом обнять отца. Мне только этого и хотелось – спокойно жить с отцом, мамой и сестрой.

Некоторое время оба молчали, затем Вебб заговорил срывающимся голосом:

– Я шел по улице. Вот по этой самой улице. Никакого памятника тогда тут не было, никакого списка погибших. Почти все мои обидчики сгинули. Выжившие были искалечены – кто без руки, кто в инвалидной коляске, кто весь в уродливых шрамах. – Вебб поежился. – И вот я добрался до этого места. Думал, сейчас побегу по дорожке, весь дом перебужу, меня ведь не ждут, то-то обрадуются. А тут – пусто. Пепелище. Скорлупка сгоревшего дома. Я как увидел – впал в столбняк. Даже дышать не мог. Потом взял себя в руки и решил пойти к Филлис, подруге моей сестры. Прятался в лесу возле ее дома. Понимаете, я не мог выйти, не мог ни с кем заговорить. Я бы даже «доброе утро» в адрес ее отца не выдавил. Дождался, пока все разойдутся по делам. Наконец вышла Филлис в медсестринской форме, двинулась к усадьбе. Я ее окликнул. – Вебб горько усмехнулся. – Она приняла меня за привидение.

– И все вам рассказала.

– Да, все. И назвала виновных. Я понял, что никогда их не прощу.

– Как вы познакомились с Бьюлой?

– Я попросил Филлис никому не говорить про меня. И бросился бежать. Бежал куда глаза глядят – в шинели, с вещмешком на плече. Выдохся, упал. Поднялся, поплелся через лес. Опять упал и сознание потерял. Не помню, не знаю, сколько дней и ночей провел в беспамятстве. Когда я наконец очнулся, пахло бульоном и дымом. Я лежал на поляне, на вершине холма. Было лето девятнадцатого года, цыгане приехали собирать яблоки и хмель.

– И Бьюла вас усыновила.

– Ее родной сын, мой ровесник, умер в младенчестве. Вот я и стал ей приемным сыном. Я этому только радовался. У меня ведь никого не осталось. И ничего не осталось – только желание заставить этих за все заплатить. – Вебб повернулся к Мейси. – Видите, я понимаю, что такое месть. А еще я понимаю вот что: если они этого хотели – мести, – то работа не закончена, я-то жив. Пим ван Маартен жив и жаждет получить то, что ему причитается, от этих, – Вебб махнул в сторону деревни, – и от Альфреда Сандермира. Если бы не Сандермир, мои родители и сестра были бы со мной.

– Знаю. И вы с тех пор преследуете геронсдинцев ежегодными поджогами в ночь гибели ваших родных.

– Я сам от себя не ожидал. Мне казалось, я любого из них голыми руками задушить способен. Задушить, сжечь, замучить. Чтобы то же самое почувствовали, что мои родители и Анна. Но, наверное, я слишком много смертей видел во Франции. Меня хватает только на то, чтобы их пугать. От моей ненависти страдают камень и дерево – но не плоть.

Повисла пауза, которую нарушила Мейси:

– Ваше искусство игры на скрипке поражает воображение. Ваш отец гордился бы вами. Вы его достойный наследник. Да вы и похожи на отца, только цвет волос другой.

Вебб улыбнулся:

– Да, он бы гордился. И я действительно похож на отца, хотя в плане душевных качеств мне до него далеко. Он бы сумел простить всех этих.

Мейси выдержала еще паузу.

– Как вы узнали, что скрипка – у преподобного Стэплса?

– Просто повезло. Бьюла отправилась продавать цветы и взяла меня с собой. Викарий открыл дверь, и я заметил скрипку. Она лежала на столе. Так что я вернулся за ней ночью, забрал вещь, которая была моей по праву. Уроки Сандермира не прошли даром – я кое-что запомнил, например как попасть в запертый дом. Это оказалось нетрудно – Стэплсы оставили открытыми двери в сад.

– Что вы намерены делать теперь, Вебб?

Он снова окинул взглядом пустырь, на котором когда-то был его дом.

– Похороним Бьюлу, поступим как подобает с ее кибиткой и личными вещами, а потом откочуем отсюда. Вы ведь придете на похороны? Будете присутствовать при нашем ритуале?

Мейси кивнула и заверила: она обязательно придет. Но не стала уточнять, как страшится «ритуала».

Попрощавшись с Веббом, она вернулась в гостиницу, снова села у окна в своей комнате и уставилась в темноту. В кухне на первом этаже помаргивал огонек, неясно слышались голоса из бара. Мейси знала, что Вебб не успокоится, пока геронсдинцы не покаются перед ним; знала она также, что тайны, долго пролежавшие в сундуке, нелегко вытащить на свет. Завтра она попытается встретиться с Сандермиром, но сначала сходит к преподобному Стэплсу. Мейси поднялась, стала закрывать окно, чтобы не слышать воя безутешной джюклы. «Поступим как подобает с ее кибиткой». Мейси не была уверена, что выдержит цыганский погребальный обряд.

* * *

Выезжая наутро из Геронсдина, Мейси на дороге в Хокхерст миновала две полицейские машины, направлявшиеся к усадьбе Сандермира. Определенно Джеймс сообщил куда следует. А вот какую тактику применят стражи порядка? Вломятся к Сандермиру в покои и увезут его на допрос без всяких церемоний? Или будут долго извиняться: мол, приехали по доносу, простая формальность, однако надо бы прояснить? Ведь им известно, где спрятано серебро. Как они смогут доказать, что вор – именно Сандермир? Остается предъявить прямое обвинение. Наверняка его отпечатки имеются на серебряных изделиях, и полицейские об этом знают. Следовательно, думала Мейси, они будут задавать вопросы, пока Сандермир не расколется; загрузят его предположениями, которые вскорости подтвердятся.