— Не кажется ли вам, что ваш разговор с мистером Дэвисом на днях был просто выражением глубинных страхов? Вы ведь не верите в то, о чем рассказывали ему? Правда?

— Конечно не верю, — пробормотала я, — я расстроилась. Как и все. Это все чепуха. На самом деле.

— Я сообщу об этом доктору. Может быть, валиум поможет вам успокоиться и пережить этот сложный период.

Как мне защититься, если известны все мои секреты? Я хотела одного: поскорее уйти оттуда, прочь от двуликой мисс Броуди, туда, где все выглядит нормально. Я получила прощение. Прибежав к себе, я залезла в кровать, накрылась одеялом с головой и положила сверху подушку. Нет, я не дрожала, не плакала. Меня заморозили.

Меня на месяц посадили под домашний арест: никаких прогулок на уик-энд. Об этом миссис Холтон объявила мне после завтрака. Она сказала это с усмешкой и добавила:

— Считайте, что вам повезло, юная леди. Вы легко отделались. Кажется, вы стремитесь стать изгоем в нашей школе.

Все меня избегают, даже София мягко уклоняется от общения со мной. Я это ощущаю. Они все знают о том, что произошло, но ни слова не говорят. Конечно, им мерзко. Единственное утешение для меня в том, что они разом забыли и о мистере Дэвисе, и о мисс Бобби. Теперь все перемывают косточки мне.

София наконец-то смогла похудеть — сбросила двадцать фунтов, избавилась от ямочек на бедрах. Она ударилась в какую-то «макробиотическую» диету и теперь ест только пропаренный коричневый рис, который готовит на кухне по выходным. Месяц такой диеты напрочь отбил у нее аппетит. Теперь она такая худая, какой всегда хотела стать. Вид у нее истощенный и тревожный.

Сегодня утром я снова не смогла поднять Люси с постели. Я махнула рукой и пошла завтракать одна.

— Что с тобой такое? — спросила Кики.

Я подняла глаза — как странно, что кто-то со мной заговорил:

— Со мной?

Все уставились на меня, хотя я ничего такого не сделала. Раньше с нами училась девочка по имени Маргарет Райс, которая ходила, как будто кол проглотив. Она всегда смотрела перед собой, а на лице ее застыло одно и то же бессмысленное выражение. Я никогда не видела, чтобы она с кем-нибудь разговаривала, не видела, чтобы она улыбалась. Мы прозвали ее Зомби. Теперь Зомби — это я.

— Ты битых десять минут пялишься на свою чашку с кофе, пей уже! — сказала мне Кики.

— Я задумалась о Люси, — сказала я, ободренная вниманием Кики, — с ней происходит то же самое, что перед той страшной болезнью. Она очень слаба, чтобы встать утром с постели, хотя спит очень много. Кто-то должен позвонить ее маме.

— Ой, перестань! Мне кажется, с ней все в порядке. Она сама позвонит маме, если захочет.

— Люси не осознает, насколько серьезно она больна. Она ужасно выглядит.

— Оставь ее в покое. Люси сама может о себе позаботиться. Сейчас у нее фигурка — дай боже. Ни капли жира. Даже животик исчез. Хотела бы я так выглядеть.

Я вгляделась в недовольные лица, окружавшие меня. Они не догадываются: надвигается что-то по-настоящему страшное. Или напротив — им уже все известно. Они желают принести Люси в жертву, чтобы защититься самим.

Мне внезапно захотелось, чтобы кто-нибудь другой назвал Люси по имени. Два слога: «Лю-си». Мне всего-то и было нужно, чтобы другая девочка упомянула о ней при мне, произнесла ее имя как заклинание, отгоняющее злых духов. Они всегда говорили о ней с оглядкой на меня. Люси принадлежала мне больше, чем кому бы то ни было.

Я встала, взяла свою чашку с кофе и швырнула в тележку. Бурая жижа расплескалась повсюду. Их взгляды жгли мне спину, когда я уходила. Зомби.

Когда я поднялась к себе, прозвенел уже последний звонок, а Люси так и лежала в постели. Я оставила ее в покое, как мне советовали. Пусть ее накажут за пропущенное утреннее собрание. Пусть она хотя бы разозлится на меня.

Ну что ж, все меня бросили в итоге. Мама и папа слишком углубились в себя. Все эти однообразно серые леди, призванные заботиться о нас в школе. Мои учителя. Школьный «исповедник» — мисс Броуди. И даже мистер Дэвис — поэт, которого я считала не похожим на остальных. Глаза этих глупых девиц преследуют меня повсюду.

После урока греческого я пила чай у мисс Норрис. Она поняла, что мне не хочется возвращаться в свою комнату, и пригласила меня провести тихий час в ее квартирке. Я сбегала к себе и взяла несколько книжек. Как бы я хотела переехать к ней! Я ее люблю.

За чаем я немножко рассказала ей о Люси. Она несколько раз понимающе кивала во время моего рассказа. Люси ей знакома. Как-то раз я приводила свою подружку к мисс Норрис на чай. Мне хотелось показать Люси птичек. Мисс Норрис заинтересовалась моей историей.

Тогда я пожаловалась ей, как дурно влияет на Люси Эрнесса. Она поощряет ее к тому, чтобы та не заботилась о себе. И это подрывает ее здоровье.

— Эта девушка приходила ко мне однажды, в начале учебного года, — сказала мисс Норрис, — ее греческий был весьма хорош. Я сказала, что мне ее нечему учить. Но, если бы она захотела, мы могли бы вместе почитать греческих историков. Но это ей было не по нраву.

— Я боюсь того, как она действует на Люси. Люси слишком слаба, чтобы выдержать это. Она не верит, что больна. И все девочки твердят, чтобы я не вмешивалась. Говорят, что это не мое дело.

— Вы должны доверять своим инстинктам. Вы — добрый человек. Поступайте так, как считаете правильным. Что бы ни говорили другие, не обращайте внимания. Они слышат только себя. Мнение толпы — это зачастую зло, и, как сказал Софокл, «Всякое зло — бессмертно».

Сегодня мы начали переводить отрывок из «Одиссеи». Для меня это было слишком сложно. Большую часть перевода сделала мисс Норрис. Одиссей призывает духов из царства мертвых и отдает им кровь черных овнов. Он выливает эту кровь в глубокую яму, чтобы призраки смогли вновь обрести дар речи. У меня есть с собой книга с переводом «Одиссеи». Вот как я должна была бы записать сцену встречи Одиссея с его умершей матерью:

…Увлеченный

Сердцем, обнять захотел я отшедшую матери душу;

Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простер я,

Три раза между руками моими она проскользнула

Тенью иль сонной мечтой, из меня вырывая стенанье.

Ей наконец, сокрушенный, я бросил крылатое слово:

«Милая мать, для чего, из объятий моих убегая,

Мне запрещаешь в жилище Аида прижаться к родному

Сердцу и скорбною сладостью плача с тобой поделиться?

Иль Персефона могучая вместо тебя мне прислала

Призрак пустой, чтоб мое усугубить великое горе?»[26]