И мне сейчас как никогда нужна музыка.

Я была совершенно одна. Девчонки боятся ходить сюда поодиночке. На уроках они плачут. Не хотят идти на тренировки после школы. А если остаются, то до станции идут все вместе. Даже София, обожавшая школу, заговорила об отъезде. И с каждым днем становится все хуже. И все оттого, что им никогда не найти того, что они ищут.

Все время идут дожди, и в репетиториях еще более промозгло, чем обычно. Руки так окоченели, что больно играть. Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться и следовать указаниям мисс Симпсон. Она говорит, что все мои сбои случаются из-за несобранности. Нужно напрячь волю и справиться с ошибками. Скажем, чтобы во время исполнения кто-то мог подкрасться и хлопнуть меня по спине, а я бы продолжала играть как ни в чем не бывало, без малейшей запинки. Я должна играть не останавливаясь. Именно так учат в музыкальной школе.

Но все напрасно. Я не могла играть.

Дверь в подвал была открыта. Я повернула ручку, и она поддалась. Туда я пока не пойду — рано.

Любая дверь — это дверь только для меня, моя дверь. В конечном итоге я всегда прохожу в двери, и не важно, заперты они или нет.

Мне пришлось приналечь плечом, чтобы открыть дверь ванной. В нее упиралась папина нога. Белая кафельная плитка была вся залита густой темной кровью. Папа уронил голову на грудь. Он не мог отодвинуть ногу. Он сидел и сидел… Последний выдох — только для меня. Последняя струйка воздуха со слабым шипением вырывается из сдувшегося спасательного плота. Он ждал моего прихода. Солнечный свет заливал ванную комнату, и было так тепло. Мне хотелось свернуться возле папы калачиком и уснуть. Но вместо этого я должна была кричать, кричать, кричать, хотя ни одна душа не слышала моего крика. Звук исчезал неведомо куда, он просто кружился воронкой, бился о стены.

Если я обладаю знанием, значит, я не жертва. Жертвы не понимают смысла своих страданий. Либо я — враг, либо союзник, но не жертва, нет.

Иногда я забываю, что окружающие не могут услышать моих мыслей. Сидя за завтраком с чашкой кофе, я с ужасом глядела вокруг. Все-все девчонки, должно быть, знают, что я о них думаю, знают о моем полном и явном презрении к ним. Я не могу его скрыть.

Из-за Клэр все они помешались на мистере Дэвисе. Уже забыты и Боб, и уборщик. Теперь только мистер Дэвис — их любимое чудовище. Они шепчутся, а сами поглядывают на меня, сидящую в стороне в полном одиночестве. Я знаю, о чем они шепчутся: «Интересно, он сначала сделал с ней это? Или сначала разорвал на клочки?»

Но больше я не заступаюсь за него.

После уроков я ходила к мистеру Дэвису.

Мне хотелось ему рассказать, что о нем болтают, но я не смогла. Вместо этого я заговорила о девчонках.

— Ничего, они успокоятся, — сказал мистер Дэвис. — Жизнь в школе в конце концов вернется в нормальное русло.

— Они не могут успокоиться. Не могут, потому что та, кто это совершает, еще не закончила. У нее осталась еще одна жертва, единственная, ради которой она и пришла. Остальные просто встали ей поперек дороги.

— «Та, кто это совершает»? — переспросил мистер Дэвис, и я была уверена, что он не на шутку обескуражен.

— Эрнесса Блох.

— А «еще одна жертва»?

— Люси Блейк.

Он ждал. И я знала: ему известно, что я собираюсь ему сказать.

— Люси снова заболевает. Точно так же, как перед весенними каникулами. Она очень ослабла. Утром она не может подняться с постели. Она не может есть. Последний раз ее еле-еле спасли. Эрнесса не позволит им забрать у нее Люси на этот раз. Я хотела позвонить маме Люси, но все против этого. Они требуют, чтобы я не вмешивалась не в свое дело. Они полагают, что смерть Люси — ее личное дело. Их не интересует, во что она превратится после смерти.

Не надо было мне болтать языком. Но я не могла остановиться. Слова сами выскакивали, как живые. Он был испуган. И не важно, что он говорил, я уверена, он обо всем догадался.

— Вы знаете сама, что это невозможно, — произнес он очень мягко. — Возможно, Эрнесса действительно отвратительная особа, во всяком случае, такова она для вас, но и только. Она такая же девушка, как и вы, а не привидение. Не давайте себе запутаться в сетях фантазии. Вы очень одарены. Записывайте все. Опишите. Внутри вас живет поэзия. Позвольте ей помочь вам.

— Я понимаю, это кажется бредом сумасшедшего, — взмолилась я, — но я вынуждена этому верить.

— Этот год был для вас очень труден. Вы еще не вполне оправились от того, что случилось с вашим отцом, и в довершение всего хаос, который творится у нас в школе, не идет вам на пользу. Две смерти, болезнь лучшей подруги. Но нельзя же обвинять во всем на свете особу, которая вам не нравится? А если это не Эрнесса, а кто-то другой?

— Это Эрнесса. Я тоже ненавидела мисс Бобби, но у меня не было желания разорвать ее на клочки.

— Для вас Эрнессы не существует. Она становится вашим стихотворением о смерти.

— Чем-чем?

— Вам надо отвлечься на что-то другое. Вы слишком юное создание, чтобы все время думать о таких ужасах.

Он не верит в существование другого уровня реальности. Он не верит в мир иллюзий. Какой он после этого поэт?

— А о чем мне еще думать? О парнях? О нарядах? О еде?

Похоже, наш разговор себя исчерпал. Я никогда больше не приду к нему, чтобы поговорить. Позади те времена, когда мы с ним обсуждали книги в пустом, залитом солнечным светом классе.

Я встала, чтобы уйти. Но не могла сдвинуться с места. Мистер Дэвис подошел ко мне так близко. Медленно и уверенно он расстегнул три верхних пуговки на моей белой блузке, надетой под клетчатый сарафан. Потом он спустил лямки моего лифчика и очень нежно положил ладони мне на груди. Его руки, такие прохладные и гладкие, ласкали мою горячую кожу. Так он успокаивал, утешал меня. Его руки покрывали мои груди. Под этими руками сердце мое учащенно билось, и я ничего не могла с ним поделать. А потом он наклонился ко мне и нашел губами мои губы. Он целовал меня долго-долго.

И невероятное оцепенение охватило меня. Я была не в состоянии пошевелиться, освободиться из его рук, пройти через класс, в дверь, по коридору и дальше. Клэр дежурила под дверью, пытаясь заглянуть сквозь матовое стекло. Выйдя отсюда, я не смогла бы скрыть того, что случилось. Я стала бы ее доказательством против мистера Дэвиса, хотя на самом деле все было как раз наоборот.

Такой долгий, такой нежный поцелуй. Он не закончился бы никогда. Каким-то образом я смогла выбраться из класса. Это отняло у меня последние силы.

Спустя час оцепенение прошло. Я надела поверх мокрой от пота блузки серую шерстяную кофту, застегнувшись на все пуговицы снизу доверху. Серая шерсть кусала мою влажную кожу. Нет, мне все это пригрезилось, даже удовольствие, которое я испытала. Его руки… Мечтать о чем-то таком нехорошо, наверное?