Лифт остановился, двери открылись, и — о, радость! — Больё миновал допросную, открыл дверь своего кабинета, пропустил Кристину вперед и кивком предложил ей сесть. Она опустилась на стул с таким наслаждением, как будто это было уютное мягкое кресло в холле дорогого отеля.

— Вам повезло, мадемуазель Штайнмайер, — произнес ее сопровождающий, устраиваясь за столом.

Кристина насторожилась и на всякий случай промолчала.

— Мы вас отпускаем, — добавил инспектор.

Журналистка едва не попросила его повторить.

— Коринна Делия забрала жалобу, — пояснил он тем временем.

Больё был явно недоволен, и Кристина спросила себя, уж не шутит ли он, не подвергает ли ее ментальной пытке, как делают сотрудники спецслужб, разыгрывая казни заложников. Она не верила своим ушам и не могла утихомирить бешено колотящееся сердце.

— Я пытался ее переубедить, но она ничего не захотела слушать, — неприязненным тоном сказал лейтенант. — Мадемуазель Делия считает, что тоже несет ответственность за случившееся и что вы достаточно наказаны. Вам действительно повезло. Но помните — вы у нас на заметке.

Полицейский посмотрел на Штайнмайер без малейшей симпатии, после чего взял со стола листок и протянул ей:

— Вот список психиатров, которые сумеют вам помочь. А теперь извините, у меня много работы.

Больё встал, довел Кристину до лифта и вызвал его, проведя карточкой-пропуском по магнитному замку. Она вошла, нажала на кнопку, и в тот момент, когда двери начали закрываться, лейтенант наклонился и прошептал угрожающим тоном:

— Один совет, дорогуша. Я буду за тобою наблюдать, так что не нарывайся. Заглохни…

«Тыканье» и угроза подействовали как пощечина. Женщина вжалась в стенку кабины, и у нее задрожали ноги. В мозгу билась одна-единственная мысль: уйти, убежать из этого места!

Вот так в конце декабря, ледяным утром, каких Тулуза не знала много веков, Кристина тащилась к ближайшему входу в метро: опозоренная, виноватая, несчастная и до ужаса напуганная. Даже собака, которую переехавшие в новый дом хозяева сдали в приют, лишив вкусной еды, ласк и игр с детьми, и та выглядела бы веселее. Кристина дождалась поезда, вошла, села и даже не огляделась вокруг. Утро как утро, рано, людей немного. Она смотрела в стекло напротив и пыталась вспомнить какой-нибудь счастливый момент своей жизни, но в голову ей ничего не приходило. Женщина думала, что сумеет противостоять своим врагам, что будет сражаться, но теперь приходилось признать очевидное: все бессмысленно. Отчаяние готово было взять верх над рассудком, выиграть безжалостную битву, исход которой — теперь женщина хорошо это понимала — может оказаться роковым.

Доехав до своей станции, Штайнмайер выскочила на улицу и тут же поскользнулась на обледеневшем тротуаре, больно подвернув лодыжку. Однако женщина даже не выругалась — она выдохлась и утратила всякую охоту сопротивляться. Ее ангел-хранитель без задних ног дрых в своих коробках. «Тот еще телохранитель!» Кристина издала невеселый смешок, но смирила злость — не может же человек бодрствовать сутки напролет!

Она перешла на другую сторону улицы и тихонько потрясла бродягу за плечо. Ей необходимо было с кем-нибудь обсудить случившееся, и Макс вполне подойдет. В конце концов, он оказался самым внимательным и проницательным из всех, с кем она пыталась советоваться. Бродяга даже не шелохнулся, и Кристина повторила попытку, но он только еще громче захрапел, а нижняя губа у него отвисла, обнажив пожелтевшие зубы. Женщина отшатнулась, вдохнув запах густого перегара. Он пил… он был в стельку пьян! Негодяй взял у нее деньги и немедленно нажрался! Он и не собирался выполнять свою часть договора. Предательство Макса доконало Штайнмайер, и она пошла назад, не помня себя от обиды и отчаяния.

В квартире было так холодно, что Кристина спросила себя, уж не подкрутил ли кто-нибудь вентиль батареи. Идея была дикой, но тут же подтвердилась: из гостиной доносилась музыка. Два женских голоса — горестные, душераздирающие — сплетались, становясь единым целым… Журналистка в сердцах отпихнула Игги: увидев хозяйку, бедняга приветственно помахал хвостом, но ответной ласки не дождался. Кристина знала этот отрывок: «Дуэт цветов» из оперы Делиба «Лакме».

На столикё лежал футляр от CD. Еще одна опера.

Он приходил…

Ужас костлявой лапой вцепился женщине в горло, и она инстинктивно отступила назад. А музыка звучала все громче, заполняя каждый уголок квартиры.

И все-таки, несмотря на страх и отчаяние, из самой глубины ее существа рвалось на волю совсем иное чувство.

Опустошительная ярость, подобная цепной реакции, взрыву ядерного котла, достигшего критической массы. Красная пелена заволокла взгляд Кристины, гнев вырвался наружу и разгорелся, как пожар в сухом сосновом лесу. Она ухватилась обеими руками за стереосистему, дернула что было сил, вырвав провода, и жалобная мелодия стихла. Дав волю чувствам, оглохнув и ослепнув, хозяйка швырнула ни в чем не повинную машинку через комнату и заорала:

— ДА ЧТО ВАМ ОТ МЕНЯ НУЖНО, В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ? ИДИТЕ К ЧЕРТУ! СКОПИЩЕ УРОДОВ!

ИДИ-И-ИТЕ К ЧЕ-Е-ЕРТУ-У-У!!!

«Жалко, что сегодня воскресенье», — подумал Сервас. Ему нужно было сделать несколько звонков и кое с кем увидеться. Все это, впрочем, было не так важно — просто он никогда не любил воскресенья.

Мартен гулял по заснеженной лесной аллее, вившейся среди корявых дубов и грабов. Золоченые и рыжие листья украшали землю затейливым узором. Полицейский хорошо помнил скучные зимние вечера своего детства. Телевизора в доме не было — отец наложил на него вето, а домашних компьютеров тогда не существовало. Если в гости не приходили товарищи, Мартен уныло слонялся по комнатам — пасмурно на улице, хмуро на душе. Его отец — он был учителем литературы и закрывался в кабинете с книгами, а мать проверяла тетради или готовилась к понедельничным занятиям с первым или вторым средними классами.[53] От тех серых дней у Серваса навсегда остался привкус одиночества и скуки, двух худших врагов человека.

Итак, он бродил по лесу и размышлял о смысле двух подсказок, присланных ему загадочным корреспондентом. Номер 117 в отеле и космическая станция… Селия Яблонка бывала среди космонавтов и исследователей. И она покончила с собой в вышеупомянутом гостиничном номере. Ладно. Как связаны два этих факта? Совершенно очевидно, что аноним хорошо осведомлен. Так почему бы просто не «слить» информацию Мартену? Почему не объявиться? Возможно, этот человек опасается за себя? Или связан профессиональной тайной? Сыщик прокрутил в голове эту идею. Адвокат? Врач? Полицейский?

Ничего… Неужто он утратил нюх и хватку? Делать выводы, строить гипотезы, экстраполировать… Это все элементарные операции — хитрость в том, что нужно всегда продвигаться чуть дальше, немного дальше… Майор понимал, что его интерес к этой истории спровоцирован скукой и вынужденным бездействием. Сейчас в нем говорил ребенок. В детстве они с товарищами выдумывали целые истории об обитателях своего квартала, сами начинали в них верить и искали несуществующие приметы и доказательства. Он что, впал в детство?