— Не ехали бы, барыня… — грустно говорила Маша, воюя со шнурками корсета. — Все едино без толку, его, может, и нету тамотка, а вы по дождю понесетеся… Куда лучше дома ждать. Мишеньке с Наташей сказку сами расскажете, а то им мои не нравятся…

— Нет… Нет. Не беспокойся, я быстро вернусь. Может, его и в самом деле там нет.

Хор в ресторане запел плясовую, и Данка невольно повела плечами.

— «Ах, дождь будет, да мороз будет…» — негромко, чтобы подбодрить себя, подхватила она, но голос дрогнул и сорвался. Несколько извозчиков изумленно обернулись на нее. Данка ответила им сердитым взглядом, опустила вуаль, крепче стянула облепившую плечи мантилью и быстро зашагала к сияющему подъезду «Яра». Она сильно промокла, но холода не чувствовала и лишь время от времени вздрагивала от нервного возбуждения.

За стеклянными дверями высилась внушительная фигура швейцара. Увидев быстро идущую по освещенной дорожке женщину, он выплыл на крыльцо.

— Извиняемся, барыня, — все занято.

— Не узнал, Северьяныч? — спросила Данка, одной рукой откидывая вуаль, а другой вкладывая в ладонь швейцара заготовленный рубль.

— Охти… Дарья Степановна? — радостно загудел тот. — Сколько лет-то, а? Вас и не признать!

— Что, Северьяныч, постарела? — через силу улыбнулась она.

— Господь с вами! По мне, так еще лучше стали! То вороненком скакали, не в обиду будь сказано, а теперь в тело вошли, обфигурились… Одно слово — форменный шарман!

— Ну, спасибо, утешил… Мой Навроцкий здесь?

— Пришли, как же, ужин заказали… — Швейцар вдруг нахмурился. — А вы что же — дебоширить приехали? Так мне и рубля вашего не надо, не пущу! Мне, чай, место дорого. И заведение здесь не такое, сами знаете…

— Не бойся. Шума не будет, — успокоила швейцара Данка. Тот колебался, и она мрачно предупредила: — Не впустишь — подниму камень и все стекла перебью!

— С вас станется, — проворчал Северьяныч. Подумал и посторонился. — Смотрите — обещали…

— Не волнуйся! — последние слова Данка выкрикнула уже из-за дверей.

Большой зал был полон народу. Белели накрахмаленные скатерти, в натертом паркете отражались блики свечей, искрился хрусталь, сияли бриллианты дам, хлопали пробки шампанского, бесшумно носились официанты. Цыганский хор, сидящий полукругом, негромко тянул «Не вечернюю». Данка знала, что через столько лет ее здесь вряд ли кто узнает, но на всякий случай опустила вуаль и уверенной походкой зашагала вдоль столов.

Ей повезло: искать Навроцкого долго не пришлось. Он сидел за столиком почти прямо перед хором, негромко разговаривая о чем-то со своей спутницей, которую Данка видела со спины. Данка знала, что Казимир будет не один, но боль в сердце сразу усилилась, и женщина невольно поморщилась. Подавив желание зажать саднящую грудь рукой, она начала торопливо пробираться между столиками.

Казимир увидел ее сразу, и Данка не смогла сдержать усмешку, заметив, как дернулось от страха его лицо. Он неловко приподнялся из-за стола, что-то сказал, но хор цыган грянул «Тройку», и слова Навроцкого утонули в двух десятках сильных голосов. Нервная дрожь, охватившая Данку, сделалась сильней, ей стало жарко, и она сбросила мантилью прямо на пол. Из-за соседних столиков посмотрели удивленно, но Данка и глазом не повела.

— Добрый вечер, Казимир! — весело поздоровалась она, подойдя к столику и опершись на него обеими руками. В ушах шумело, собственный голос слышался будто со стороны, и чтобы скрыть, как трясутся руки, Данка изо всех сил стиснула край скатерти.

— К… к… к-кто вы такая? — От растерянности в голосе Навроцкого усилился польский акцент. В глазах Казимира было такое смятение, какого Данка не видала никогда. — Кто вы, пани? Я… Я вас не знаю!

— Казимир, ты что, с ума сошел? — участливо поинтересовалась она, обходя стол. В конце концов, не на него посмотреть она пришла. — Что же ты нас не представишь друг другу? Это же неприлично, друг мой!

Данка села на свободный стул, откинула вуаль и жадно уставилась в лицо женщины напротив. Через несколько мгновений напряженного всматривания брови Данки поползли вверх. Она громко, на весь ресторан, воскликнула:

— Святы господи! Ой! — всплеснула руками и, откинувшись на спинку стула, залилась безудержным хохотом.

Купчиха Заворотникова лишь потрясенно открывала и закрывала рот. С ее прыщавого лица смотрели на смеющуюся Данку круглые, голубые, с редкими ресницами глаза. Соломенные кудельки у висков чуть подрагивали, короткие красные пальцы испуганно сжимали и отпускали край крахмальной салфетки.

— Святы господи… Дэвла баро, дадорэ ми-рэ-э-э[44]… — заливалась Данка, вытирая вуалью выступившие слезы. — Казимир, воля твоя, ты рехнулся! А я-то, дура… я-то с ума схожу, ночей не сплю, думаю — кто такая? Вдова? Меня моложе? А это же… Казимир, яхонтовый ты мой, да ты на что польстился? Вот на эти лупетки? На эту сковородку с глазами?! Господи-и-и…

— Подите прочь! — бледнея от гнева, закричал Навроцкий. — Я вас не знаю! Душа моя, это же какая-то сумасшедшая…

— Что?! Казимир! Это мне прочь идти? Меня ты не знаешь? — сквозь приступ хриплого хохота спрашивала Данка. — Это я сумасшедшая? А была коханая[45], была бесценная… Да ты что, пьяным напился, что ли, сокол мой? Проснись, пробудись! Посмотри на это чучело гороховое! Да я в сто лет лучше буду!

Из-за других столиков глядели во все глаза; кое-кто даже развернул свой стул, чтобы лучше видеть безудержно смеющуюся женщину с полураспустившейся прической, в насквозь мокром платье, с которого на паркет уже натекла лужа, неподвижно застывшего кавалера с бледным и злым лицом и купеческую вдову с отвисшей нижней губой. Двое официантов энергично пробирались между столиками к месту происшествия.

— Пошла во-о-он!!! — вдруг истошно заголосила Заворотникова. Ее круглое лицо покраснело, пальцы рванули салфетку.

Смех Данки прекратился, как отхваченный ножом.

— Что?.. — вскочила она с места, уткнула кулаки в бока, тряхнула головой. Из прически на паркет посыпались шпильки, и копна освобожденных вьющихся волос, метнувшись по спине Данки, упала ниже колен. За соседним столиком кто-то восхищенно присвистнул. Данка наклонилась над скатертью, приблизила к купеческой вдове темное, мокрое от слез лицо, и Заворотникова захлебнулась на полуслове.

— Ах ты, моя бедная… — нараспев, чуть ли не ласково проговорила Данка. — Ах ты, моя разнесчастная… Я-то, глупая, кислоты в лавке взяла, хотела тебя красоты лишить. А тут, гляжу, и лишать-то нечего… Но в больничке ты у меня, убогонькая, все едино належишься! Я тебе покажу, шалава, как от двоих детей мужа забирать! Прощайся с личиком, родная!

Данка схватила бутылку вина, ударила ею о край стола, красные брызги веером разлетелись по скатерти и паркету.