Перерыв сделал только на время слушания суда, где Морфин пустил в ход «неадекватную» защиту, настаивая, что все тома представленного российской стороной дела надо перевести на английский. Как ни странно, это сработало, и Валерия отпустили, взяв подписку о невыезде до конца января.

Черкасов с черными кругами под глазами вышел из зала суда, с победным видом показал язык российскому представителю, а в камеры журналюг сунул два пальца, сложенные в букву V:

— Но пасаран, товарищи! — хохотнул он и себе под нос буркнул: — Аве… Кришна…

* * *

Адвокат уехал, и Черкасов вернулся к эксперименту, всё больше погружаясь во внутренний мрак. Валерий не выходил на улицу, там можно было нарваться на репортеров, дежуривших у крыльца, заказывал через интернет продукты и выпивку, ел мало, забыл про спорт, прекратил бриться и вообще разбил зеркало в ванной, чтобы не видеть опостылевшую, полубезумную рожу с лихорадочным блеском в глазах.

Недели через две стало болеть сердце, и чтобы глотнуть нормально воздуха, Черкасов распахивал окно и жадно дышал промозглым британским туманом. Казалось, за ненужностью душа начала сжиматься и трескаться, как отброшенная змеей кожа в огне. Но Валерий не дал себе передышки и пошел дальше в исследовании собственных низов.

Заплатив круглую сумму, он добился приглашения на тематическую[22] вечеринку для избранных. Подписал договор о неразглашении, выслушал правила, а в назначенный день приперся в джинсах и пестром, шутовском свитере в закрытый клуб, неприятно тем поразив любителей «кайфа с горчинкой», разряженных в вечерние платья и смокинги.

Черкасову были безразличны их взгляды, интерьер в стиле барокко и изысканный ужин при свечах с голыми, в крошечных кружевных фартучках официантками.

«Бал у сатаны, как в „Мастере и Маргарите“», — мысленно усмехнулся он, оглядывая по большей части некрасивых и немолодых, разодетых в шелка и бриллианты клиенток с особыми вкусами.

Валерий молча пропускал один за другим шоты[23] лучшего шотландского виски и ждал действа, решив участвовать в любой оргии, какой бы она ни была. Варя поставила точки над «i», он же был готов вместо точки влепить себе на лоб клеймо извращенца и совать его людям в морду, как паспорт на таможне. Всем назло. СМИ, матери и собственной совести тоже.

Поначалу всё казалось фарсом. Но когда совсем юную, слегка угловатую девушку со светлой, как у Вари, кожей и рыжей копной волос, беззащитную в своей наготе, начали унижать, бесстыдно лапая, щипая, засовывая пальцы и что ни попадя в проданную за деньги женскую плоть, когда он увидел с трудом сдерживаемые слезы в девчоночьих глазах, Черкасов не выдержал.

Гнев затмил всё, и с громким русским матом Валерий въехал кулаком в челюсть белесому джентльмену, тыкающему обмотанную кожей ручку хлыста между покрасневших от шлепков, вздрагивающих ягодиц. Ненавистное, мерзостное возбуждение превратилось в ураган ярости, неукрощаемый и дикий.

Дубовым стулом с позолоченными ножками Черкасов саданул «ведущего», призвавшего соблюдать правила. А затем, как мужик с топором, пошел, удерживая в руке ножку того же стула в гущу возмущенных, привыкших к роскоши дегенератов, не разбираясь, кто суется под руку. Завязалась потасовка, и, прежде чем подоспели охранники, Валерий успел оттолкнуть голую девушку в угол — подальше от кидающейся на него извращенской публики, и раздать щедро пинков и ударов.

— Уберите этого сумасшедшего! Уберите! — истошно визжала дама в облегающем черном платье, потеряв туфлю на высоком каблуке. Ей вторили другие, причем некоторые «великие унижатели» мужского пола вопили громче леди.

Вышибалы вытащили упирающегося и кричавшего о готовности выкупить «рабыню» Черкасова на задворки. Там, изрыгая ни черта не понятный сленг, они избивали его, не щадя ни лицо, ни почки. Мордовороты ушли, оставив Черкасова валяться в луже.

Глядя подбитыми глазами на одинокий фонарь и отхаркиваясь собственной кровью, Валерий улыбнулся. Впервые за все это время.

Небо, затянутое чернильными тучами, плевалось моросью, холодная грязь заливалась за шиворот, ныло, резало, саднило тело, но он улыбался. Подняться не было сил — Черкасов всё выдал на гора, а что осталось, отобрали охранники. Неизвестно, сколько бы он провалялся в мрачном колодце домов, если бы какая-то девушка, одетая, как все, в куртку и джинсы, не подошла и не спросила:

— Эй, ты там живой?

Черкасов не сразу понял небрежный английский, отдавшись с головой на время сражения и последующей бойни родной нецензурщине. Девушка с рыжей копной волос наклонилась. Превозмогая боль, он заставил себя приподняться на локтях.

— Как никогда, — пробормотал он разбитыми губами, продолжая глупо улыбаться.

— Ты, наверное, «нижний», раз радуешься боли, — заметила незнакомка. — Новичок в Теме?

— Скорее нормальный, — ответил он с радостью и застонал, поднимаясь. — Говно вся эта ваша Тема.

— Давай помогу, — девчонка протянула руку, и Черкасов с удивлением узнал в ней «рабыню для унижений».

— Тебя отпустили?

— Куда они денутся? У меня почасовая оплата, но заплатили только десятую часть, уроды. На кой ты ввязался? Я теперь не знаю, чем оплачивать счета.

— Я дам, — кривясь от боли в ребрах, сказал Валерий, — на счета. Зачем ты этим занимаешься? Неужели нравится?

Она пожала плечами, словно говорили о чем-то обыденном.

— Какая разница? Отчим дома делал почти то же самое, но бесплатно. С пятнадцати лет терпела. Сбежала в Лондон, а тут фак заработаешь на жилье и прочее. Дорого. За такую «работу» хорошо платят, можно не ломать голову потом, где брать деньги. Перетерплю. Не привыкать.

— Это не работа, — сказал хмуро Черкасов и, подтаскивая ногу, медленно пошел за ней по темному проулку, мимо мусорных баков, лестниц и глухих кирпичных стен. После недолгой паузы он спросил: — Ты вообще мечтала о чем-то?

— Фигня это всё.

— Скажи, — он снова сморщился. — Все о чем-то мечтают. В твоем возрасте точно. Сколько тебе? Семнадцать-восемнадцать?

— Девятнадцать.

— Кем ты хотела стать? Не проституткой ведь?

— Нет, конечно, — грустно хихикнула она, явно смущаясь. — О таком не мечтают. Я рисую хорошо, но выучиться на дизайнера мне не светит. Я даже школу не закончила.

— Закончишь, — твердо сказал Черкасов.

— А на жизнь ты мне, что ли, кэш давать будешь? — усмехнулась она.

— Буду.

— Хочешь лайфстайл[24]? Я на такое не согласна.