— На кой мне твой лафстайл? — буркнул Черкасов. — Я — идиот, которому нечего делать и некуда девать деньги. Сколько тебе надо, чтобы доучиться и поступить на дизайнера?

Она ошеломленно вскинула на него глаза, внезапно осознав, что он не шутит.

— Не знаю.

Они вышли на ярко освещенную улицу. Черкасов поймал проезжающий мимо кэб, назвал адрес.

— Узнай. И что там с твоими счетами? Я не помню тут свой телефон. Не нужен был. Будем проезжать мой дом, запомни просто. Придешь, дам деньги.

— А чем я расплачусь?

— Да ничем, — фыркнул Валерий, — считай, что тебе встретился русский сумасброд, больной на всю голову альтруизмом.

— О'кей, — подумав, кивнула девушка. — Я, кстати, Джули.

— Юлька, значит. По-русски. Я — Валерий. Черкасов, — представился он и вспомнил свою любимую присказку: «Не давай рыбу, дай удочку, чтобы человек сам поймал». — Оплачу строго учебу и нужды, на другое найдем тебе человеческую подработку. Ты — взрослая девочка, а я — кретин. Но не Санта-Клаус.

Джули опять пораженно на него уставилась, затем кивнула. Они замолчали, глядя на мокрый асфальт ночного Лондона.

* * *

Следующим утром Черкасов натянул, как мог, одежду на опухшее от побоев тело и пошел по улицам, с изумлением замечая, что в его отсутствие жизнь продолжалась. В витринах появились рождественские украшения, куда-то бежали люди. Он втащил себя в двухэтажный красный автобус и проехал до Пиккадилли. Пряча под капюшоном и солнцезащитными очками страшное, всё в кровоподтеках и ссадинах, лицо, с трудом переставляя ноги, он шел среди людей чужой, странный, словно вырвавшийся из преисподней, затасканный падший ангел.

Валерий жадно вглядывался в здания и витрины, в машины, в иностранные мордашки и физиономии разных цветов кожи. Никому не было до него дела, разве что непрекращающейся со вчерашнего вечера мороси и ветру, бьющему по щекам. Хмурились, взбухали на небе дождем тучи, кости пробирало сыростью до дрожи. «Здорово. Как в Питере», — думал Валерий.

Сегодня он дышал не на полвздоха, а в полную грудь. Кривился от боли и был ей благодарен. Потому что чувствовал себя живым.

Джули пришла через день. Позвонила и настороженно топталась, отойдя подальше, на самый край лестницы, будто хозяин только и думал о том, чтобы затащить ее и воспользоваться. Валерий усмехнулся, увидев, что она не вынимает руку из кармана — через вязаное полотно невнятного серого лапсердака проступало нечто цилиндрическое.

— Газовый баллончик? — спросил он в лоб. — А в сумке граната?

— Какая граната? — быстро заморгала она и покраснела.

— Да ладно, правильно, что соблюдаешь меры предосторожности, — кивнул Валерий и распахнул пошире дверь. — Проходи.

Девушка замялась. Черкасов снисходительно добавил:

— Можешь достать свой баллончик или что там у тебя. И держать на взводе. На случай, если я маньяк. Раз пришла, значит нужно. Заходить или нет, решай сама. — Он показал, что в руках ничего нет, и похромал через маленький холл в совмещенную с кухней столовую.

Судя по шагам, Джули всё-таки зашла. Он обернулся и тяжело опустился в кресло. Девушка окинула взглядом комнату без мебели, беспорядок, выстроившуюся на столе и полу батарею пустых бутылок, и разочарованно ругнулась:

— Фак, так и думала.

— Что?

— Что ты врун и алкоголик. У тебя наверняка и холодильник пустой, не только кошелек.

— Зачем тогда пришла?

Она понурилась.

— Соседка по комнате слиняла втихаря. Платить придется за двоих, а у меня по твоей милости и за одну не наскрести. Короче, зря потратила время. Пойду проситься на еще одну сессию, пока хозяйка меня на пинках не турнула. В клубе не укурки, поймут, что во вчерашнем моей вины не было.

Черкасов вздохнул и достал из обоих карманов широких спортивных штанов по пачке купюр: в левой руке — евро, в правой — фунты. У Джули расширились глаза.

— Во-первых, я — не нейтив спикер[25]. Говори медленно и внятно, без слэнга, а то я и половины не понял, — сказал Валерий, — бормочешь, будто кашу жуешь. Во-вторых, сколько надо на счета? И в какой валюте?

Джули облизнула пересохшие губы.

— В фунтах. Две с половиной тысячи.

Накинула сверху, — понял Черкасов, но отсчитал корявыми, как клешни, пальцами, сколько просила. Положил на журнальный столик. Девчонка осторожно, как зверек, готовый в любую секунду удрать от хищника, сграбастала наличку и отошла вновь поближе к выходу. Только оттуда она заговорила:

— Знаешь, я тебя вчера погуглила. Гош, сколько вас, Валери Черкасофф! Про одного писали, что русский олигарх, скрывается у нас. Только тот красавчик…

— А я — не красавчик? Не дотянул? — расхохотался, морщась и хватаясь за ребра, Валерий.

— Ты себя в зеркале видел?

— У меня его нет.

— Ты реально фрик. — Получив деньги, Джули осмелела. Покопалась в охряного цвета сумке-котомке, будто специально подобранной под цвет волос, и вытащила оттуда пудреницу. Открыла ее и сунула под нос Черкасову. — Смотри.

Он отпрянул, испугавшись в отражении чудовища с застывшей багрово-синей маской вместо лица, с запекшейся сбоку в короткой бороде кровью, больными, запавшими глазами алкоголика и нечесаными космами.

Джули отошла снова.

— Ясно же, что ты не олигарх. Но мне пофиг. Хоть мафиози… — она постучала ладонью по сумке, куда спрятала наличные. — Спасибо. Я пошла. А тебе в больницу надо.

— Стой! — приказным тоном рявкнул Черкасов. — В следующем месяце опять пойдешь задницу продавать?

Джули пожала плечами. Он достал из кипы бумаг на диване скрепленные файлы.

— Я не шутил об учебе вчера. Вот договор.

— Я же говорила, что не соглашаюсь на лайфстайл. Я от Темы хочу хоть несколько дней в неделю отдыхать, раны зализывать.

— Забудь ты о своей Теме! — рассердился Валерий. — Я говорю про фонд. Считай это благотворительностью. Мне тоже она на руку. Налоги ниже, если бизнесом займусь. И надо имидж реанимировать чем-то. Это черновик договора на использование фондовых средств на учебу, с бонусами за хорошие результаты и твоей личной стипендией с подробным указанием необходимых расходов. Посмотри, не забыл я ничего? Вчера целый день убил. Английский у меня так себе.

Джули не дышала, не веря, что это происходит с ней. Она засунула руки в карманы, достала, снова засунула, явно не зная, куда их девать от волнения.

— Но учти, за неуспеваемость стипендия снижается, — менторским, давно забытым тоном продолжал бывший олигарх. — Причем бегать просить будет некого, перечислять будет банк, а не я. Если бросишь учебу, выплаты сразу прекратятся. Окончишь с хорошими показателями, получишь выходное пособие — достаточное, чтобы, не дергаясь, искать работу. Окончишь блестяще, работу тебе сами предложат. Провалишь всё, останешься на бобах. Все ясно?