— Ма-ма, — радостно повторил Керрен, лишая нас с Рэмом всякой возможности удержаться от похвалы.

— Умничка, — снова забыла я про кашу, притягивая к себе малыша и целуя в щечку.

Только проказник вдруг обернулся медвежонком и, спрыгнув с папиных коленей, сбежал через открытые двери на траву.

— Все нормально, — уселся Рэм позади меня и притянул к себе, — прибежит…

— Уверен? — Внутри что-то болезненно ныло за этого маленького медвежонка. Невыносимо было думать, что он чувствует себя одиноким.

— Уверен. Без тебя жить невозможно. Он это понял первым, — и Рэм нежно потерся носом о висок и поцеловал в шею. — Давай, завтрак остынет…

— Какие планы сегодня?

— Как обычно. Ждать вечера, чтобы вернуться к вам… — и он запустил руку под одеяло, прижимая ладонь к животу.

— Хороший план, — улыбнулась, послушно принимаясь за кашу.

— Я рад, что тебе нравится.

— А на выходные домой, да?

Он неожиданно затих, и мне пришлось полуобернуться, чтобы посмотреть в глаза. Рэм задумчиво меня рассматривал некоторое время, прежде чем кивнуть:

— Да, домой…

* * *

— Мистер Арджиев! — вскочила мне навстречу секретарь, будто и не садилась все утро. — Мистер Президент у вас в офисе.

— Спасибо, — кивнул равнодушно.

Джонсона я застал смотрящим на город в окно с чашкой кофе в руках. Не думал, что он придет лично, хотя понимал почему — давал понять мою значимость.

— Не хочу, чтобы ты думал, что у нас так можно, — заговорил он, стоило закрыть двери. — Хотя прекрасно тебя понимаю…

Я молчал. И он знал, что буду молчать. Так надо. Мы оба всё понимали без слов.

Когда нам с Раином отдали тело молодой девчонки — матери его сына, больше напомнившее старуху, никакой речи о том, чтобы простить и забыть, не стало.

— Я тоже не думал, что у вас так можно, мистер Джонсон, — встал я на середине офиса, сложив руки в карманы. Предлагать присесть не стоило, мы не светские беседы тут будем вести. — Вы же понимаете: я не знаю, что привело вас сюда.

Хотя знал прекрасно — страх. Ему было страшно. И это радовало.

— Понимаю, — посмотрел он мне в глаза. — Я иногда думаю, что Келлер был прав в своем недоверии вам.

Позволил бы я жить этой твари Келлеру дальше после всего? Ответом был этот утренний визит.

— Все мы правы в недоверии…

Испытал ли я удовольствие, заставив Келлера спрыгнуть с крыши собственного дома? Ни капли. Но мне стало спокойнее. Мы обошли охрану, перехитрили камеры и сделали с ним то, что посчитали нужным. Теперь люди знают, что просто так нам угрожать не стоит.

— Нельзя не согласиться.

Мы замерли на несколько секунд, глядя в глаза друг другу, потом он вздохнул, ставя чашку на мой стол:

— У тебя отличный кофе.

— Мистер Джонсон, я не нарушал договоренностей. Тем, кто не нарушает их также, беспокоиться не о чем.

— Я понимаю, — устало кивнул он. — Но хотел бы лично тебе сказать, что ты и твоя семья под моей личной ответственностью, и тебе больше ничего не будет угрожать. Мне нужен мир между нами, и ты это знаешь.

— Знаю, — кивнул. — Ничего не поменялось.

— Хорошо.

Когда он вышел, я занял его место у окна. В венах еще пульсировала злость и отвращение после вчерашнего… Я смотрел в глаза Келлеру — они были полны страха. Странно, ведь я был уверен, что такие люди ничего не боятся, но ошибся.

Ничего не поменялось, по сути. Мы все выживали, не желая делить этот мир. Мне иногда казалось, что эти передышки временны, и нет другого смысла, кроме как быть сильнее и хитрее. Но если это от нас требуется — мы будем… Потому что нам есть ради кого.

Я развернулся и вышел из офиса, на ходу бросая секретарю, что меня сегодня не будет. Подумав, написал, что меня не будет до конца недели. То, что Вика назвала Аджун домом, пусть и не лишило последних сомнений насчет того, что она привыкнет, но дало большую надежду, что примет мой мир.

С того момента, как узнал о ее беременности, меня рвало от противоречий. Ребенок не оставил ей шанса на ее собственный мир, и если в самом начале мне было плевать, то теперь стало жутко от того, что меня это не заботило. Поэтому — к чертям работу. Я хотел к ней и нашему приемышу, ползать перед ней на пузе, носить кофе, готовить жареную картошку с грибами, к которой теперь питает слабость, и каждую минуту благодарить за то, что дала мне шанс…

— Вика, — не терпелось услышать ее голос, — это снова я…

В трубке послышалась усмешка. Я шел через холл, изображая грозного медведя, а сам таял внутри от того, как она вздыхает.

— Хочешь что-нибудь? Еду домой…

— Помнишь, в пекарне на углу возле церкви Сандингтона ты мне покупал трубочки с кремом…

— Тебе надо поработать? — улыбнулся широко, проходя мимо секретарей.

— Немного, — слышал, улыбается. — Но трубочек хочется просто до смерти. И до твоего возвращения я точно все успею… Дана прислала тут интересное…

Ну что ж, имеет право.

— Хорошо. Скоро буду.

— Люблю тебя…

Я так и замер на ступеньках. Кажется, со мной продолжали здороваться, но я не слышал и не видел ничего.

— Рэм… ты еще тут?

— Да, — выдохнул и зашагал вниз к машине.

— Все хорошо? Ты просто замолчал…

— Слишком хорошо, не смог сразу вздохнуть…

— Ах, вот в чем дело… Ну, мы справимся, да?

— Нет сомнений. Жди…