Жизнь продолжалась, проходили столетия. Роботы-пилигримы, созданные для обслуживания планетоида и безразличные к моральным оценкам явлений, старались сохранить стабильность вновь созданной цивилизации. Они выявляли наиболее активных людей, умственно и физически одаренных более остальных, потенциальная деятельность которых могла бы угрожать социальному равновесию, – этих людей после соответствующих испытаний изолировали.

Так возник город Назарет.

Бесцельность существования плюс пассионарная активность горожан создавали проблемы иного рода. Существованию назаретян мешала банальная скука. Безделие породило безудержную погоню за развлечениями. Со временем среди горожан нашлись любопытные, желавшие посетить Артемиду. Некоторые погибли, но большинство выжили и возвращаться назад не пожелали. Подобный исход не противоречил правилам Хозяина, которые соблюдали пилигримы. Тем более это была еще одна возможность освобождения от самых опасных и энергичных, от тех, кто не доказал, что он Хозяин, но мог тем не менее быть источником беспокойства и бед.

Таково было положение вещей к настоящему моменту.

Было еще кое-что. Например, Лука узнал, что лесных изначально не существовало.

Учитывая то, что в длительных космических экспедициях рождаемость редко могла восполнить естественную убыль экипажа, на корабле имелся генетический банк данных всех членов экипажа, которых клонировали по мере надобности. После мятежа контроль над клонированием исчез, уцелевшие и окончательно обезумевшие генетики занялись новыми исследованиями, начали материализовывать собственные фантазии и в конце концов заселили корабль мутантами – порождениями мифологии и земной фантазии, – не сумевшими мирно ужиться с обычными людьми.

Проповедники новой религии первое время старались убедить паству в том, что, раз лесные не созданы по образу и подобию Создателя, души их звериные либо отсутствуют вовсе, посему Церковь благословляет уничтожать их как зверей, а не как людей, ибо Хозяин побудил создать их как наказание за грехи, которые едва не погубили людей. Несколько теологов, чьи души не очерствели в том аду, в котором все пребывали в Смутное время, утверждали, что для человека взять на себя смелость решать судьбу существ, частью имеющих божественный облик, значит присваивать себе божественные привилегии. В конце концов епископы на очередном Вселенском Соборе решили, что лесные как творение Создателя имеют человеческую душу, поэтому их можно убивать не как животных, лишенных души, но так, как человек по каким-либо причинам убивает человека. Спор был благополучно решен, хотя было много недовольных, не желавших ни при каких обстоятельствах признавать лесных равными себе.

Как и наоборот.

Лука, отвлекаясь, думал о том, что сам он волею судьбы был короткое время осужден пребывать на острие жизни, что теперь все кончается, и если у него и возникала прежде мысль о своей новой и необычной роли, о том, что ему, возможно, и впрямь уготовано быть новым Хозяином мира сего, то теперь уж точно об этом следует забыть.

Сквозь полупрозрачный перламутровый купол, накрывший информационный центр, где они сейчас пребывали, мелькали тени – разумеется, не людей, а роботов. Пилигримов здесь было много, и их одинаковость производила странное ощущение, будто бы попал в зазеркалье, где все ненастоящее, где все – обман, наслоенный на обмане, но обман, крепко спаянный временем, традицией и ложью.

Оставив пока все полученные сведения на периферии сознания, Лука обдумывал простую мысль: зачем роботы допустили их в этот информационный купол? Зачем дали им возможность получить информацию об истории корабля по имени Земля? Ответ напрашивался сам собой: их тем самым списали, вычеркнули из жизни, подарив, как на казни, последнее слово, только уже для приговоренного, а не услышанное от него.

Никто в Назарете не располагал этими знаниями, а тем более никто ни о чем не догадывался в мире лесных и римлян. Ни его, Луку, ни других теперь не выпустят отсюда. Вероятно, давным-давно Хозяином даны четкие указания на подобный случай, иначе и быть не могло: в мире, длительное время существующем на последней стадии напряжения, малейшее сотрясение может вызвать обвал, крушение, новую волну цунами, которая окончательно сметет хрупкое равновесие. Пусть это равновесие и выгодно лишь неведомому Хозяину да роботам.

И как ни лелеял Лука надежду, как ни напрягал воображение, представить, зачем бы еще роботам оставлять их в покое, он никак не мог. Но все равно мысль билась словно птица в клетке, летала и кружилась, и все равно неизбежно с каждой точки своего полета возвращалась к темному центру, к предчувствию близкой смерти, для которой он, не скопивший никаких жизненный ценностей, едва ли был интересной добычей, и тем не менее его-то скорее всего наметила она в первую очередь.

Став прозрачной, лопнула мембрана входа. Вошел пилигрим и остановился у входа. Сдвинув со лба упавший капюшон плаща, а заодно и прядь волос, мешавших смотреть, пилигрим пристально оглядел всех поверх длинного носа. Усмехнулся, словно бы прочел во взглядах, перекрещенных на нем, понимание того, что сам только хотел сообщить. Ничего не сообщил, только пригласил следовать за собой.

Матиас тут же возмутился, но бесцельно, потому сразу сник. Остальные, придавленные полученными знаниями, молча двинулись к выходу. Они проходили белыми стерильными коридорами, мимо продолжали сновать серые пилигримы, двигались эскалаторы, возносившие их на следующие ярусы, наконец кабина лифта долго опускала всех, может быть, к самому центру планетоида. Пепельные от быстрого движения стены колодца, скользившие сквозь прозрачный цилиндр лифта, предвкушающая улыбка пилигрима, ненависть гладиатора Артура, занятого безопасностью собственного положения в школе, липкий и сладковатый запах густеющей крови после бойни на арене, пленительные и развратные прикосновения двух гурий, посетивших его ночью, а через день назвавших свои имена и тем сразу уничтоживших волшебство, напряженная спина Лока и испуганный профиль Лаймы рядом – все это плыло в сознании у Луки, пока он ожидал остановки лифта, и хотя в отдельности эти мысли и впечатления ничуть не были связаны с ожидавшим их всех поворотом судьбы, они в своей совокупности образовывали скорее всего наиболее благоприятную среду для катастрофической, как любой приговор, чудовищно случайной, никак не предсказанной рассудком сверхжизненной молнии прозрения, поразившей его еще до остановки кабины.

Так и произошло; гладкая серость стен лифтового колодца обрела видимую шероховатость, кабина остановилась, и пилигрим, сохраняя усмешку под длинным носом, вышел первым. Тут же мембрана входа заросла, пилигрим повернулся и махнул рукой – как оказалось, прощаясь. Он исчез, и с исчезновением его загремело, засвистело вокруг, нечто невидимое упруго и непреодолимо вытолкнуло их из кабины, колючий холодный воздух тяжко процарапал легкие, мощный порыв ветра сбил с ног и потащил по земле; вдруг ослепительно шаркнула толстая молния, оставив на внутренностях век очертания тяжелых, гнущихся от урагана деревьев вокруг и граненой реки с темным контуром судна, непонятные и колоссальные силуэты у берега, и тут же обрушился, словно камнепад, чудовищной силы гром и ледяной дождь, вмиг оглушивший и не оставивший на них ни одной сухой нитки. Замерзших, ослепших, оглушенных, их потащило порывами ветра, двигаться и дышать было все труднее, сознание стало гаснуть, и никто так и не понял, кто или что подхватило их с земли одновременно с новым грохочущим ударом грома.