Я сглотнула и побрела наугад в темноте, борясь с иррациональным страхом упасть в открытую могилу. Через какое-то время мне почудился звук шагов. Я окаменела. Сторож, который пришел арестовать меня за незаконное проникновение? Какой-нибудь выродок, который тайком слоняется по кладбищу — как любил слоняться Уоррен Кейв?

Или моя сестра?

— Лани? — прошептала я. — Лани, это ты?

Нет ответа.

Я затаила дыхание, напрягла слух… На кладбище стояла полная тишина.

Я неуверенно продолжила путь к месту погребения родителей. Легко нашла мамину могилу — только над ней возвышался холмик из свежей земли. Грудь сдавило — здесь не было никаких следов Лани. Ни цветов, ни памятных безделушек, ни платочков в пятнах туши… Моя сестра сюда не приходила — а если и приходила, то давно. Я повернула назад — скорей бы убраться из этого леденящего душу места, — но что-то меня не отпускало. Я встала на колени перед надгробием. Здесь, под землей, лежат бок о бок мои родители… Я коснулась ладонью выгравированных имен.

Не знаю, чего именно я ожидала.

Где-то вдалеке вновь послышался жутковатый шорох. Я вскочила и со всех ног бросилась к машине.

Пост из «Твиттера», опубликовано 29 сентября 2015

Я благополучно добежала до машины, села и расплакалась от бессилия. Мысли бестолково носились по кругу, я вновь и вновь вспоминала события предыдущих дней. Меня не покидало назойливое чувство, будто я что-то знаю — или должна знать, — однако упускаю из виду.

Я проиграла в голове последний разговор с Лани, взвесила каждое слово, которое вспомнила, вывернула все фразы наизнанку в поисках подсказки. Впустую. Лани несколько раз упомянула маму, но не поехала ни на кладбище, ни в Калифорнию…

Точно не поехала в Калифорнию? Адам сказал, что билеты на самолет с карты Лани не покупались; ладно, а вдруг у нее есть другая, тайная кредитка? Или она заплатила наличными? В приливе возбуждения я нашарила мобильный и дрожащими пальцами набрала номер авиакомпании. Первый шаг в моем неосуществимом плане — обзвонить всех авиаперевозчиков и описать им сестру. Пока я слушала автоматическое сообщение, мне вспомнились слова Калеба: даже прилетев в Калифорнию, мы вряд ли найдем ОЖС.

«Это все равно что искать иголку в стоге сена. Нет, хуже — в амбаре сена».

Я повесила трубку.

Картины Лани. Сено, которое Адам видел у нее в волосах.

Я знала, где искать сестру.

* * *

На ржавых воротах красовалась неоновая надпись «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН», но сами ворота были открыты. Сердце забилось сильнее — здесь кто-то есть! Несмотря на кромешную черноту предутреннего неба, я погасила автомобильные фары и осторожно въехала на изрытую колеями грунтовую дорогу. По днищу били колоски сорной травы, я ползла вперед в темноте и щурилась, стараясь разглядеть границы заросшей дороги. Когда-то я могла отыскать путь к дому с закрытыми глазами, но сейчас боялась пропустить неожиданный поворот и увязнуть в топкой траве у пруда. Включить фары? Ну уж нет, цель близка; я не позволю какому-нибудь фермеру с ружьем и обостренным чувством собственности встать между мной и сестрой.

Наконец под безлунным небом проступили очертания дома. Сердце окончательно сбилось с ритма; я остановила машину и уставилась на некогда чудесный коттедж — настолько живописный, что он так и просился на картину пейзажиста Гранта Вуда. Теперь краска местами облезла и вылиняла до неузнаваемых оттенков, от ослепительно-белого до тускло-серого. На деревянных перилах крыльца не хватало реек, в прогнивших ступенях зияли дыры. Коттедж скорее напоминал кадр из фильма ужасов, а не средоточие радужных семейных воспоминаний.

Дом пустовал давно. Если честно, удивительно, как он вообще выстоял. Семейные фермы давно вышли из моды, и я полагала, что новые владельцы снесли здание и освободили место под что-нибудь прибыльное. Оказывается, почему-то не снесли. Вот он, дом — темнеет передо мной, заброшенный и жуткий.

Я выключила двигатель и вышла из машины. Тишина… Лишь яростный стрекот сверчков да изредка зловещее уханье совы. Я поднялась на крыльцо по боковым балкам, раньше служившим опорой для ступеней. Сырое дерево мягко пружинило под ногами. Затаив дыхание, я взялась за ручку — сейчас дверь распахнется, и наружу хлынет аромат свежеиспеченного хлеба и бабушкиных свечей с запахом корицы, как в детстве. Ручка недовольно заскрипела, но не поддалась.

Отступив назад, я оглядела дом. Одно из окон оказалось разбито, и я пролезла в дыру, шагнув на осколки стекла.

Гостиная бабушки с дедушкой. Их пожитки — диван в патриотичную шотландскую клетку, круглый ковер из лоскутков, семейные фотографии в рамочках, любовно расставленные на незамысловатой мебели, — канули в лету. Мебель увезли и продали с торгов, фотографии и дорогие сердцу безделушки бережно упаковали в коробки и спрятали на чердаке у тети А. Без вещей комната выглядела голой. Стены по-прежнему украшали яркие цветастые обои, над камином призрачно белело пятно — след от висевшего здесь пасторального пейзажа. Теперь вместо крошечных фермеров, которые пашут поле рядом с мирно пасущимися крошечными овцами, кто-то вывел желтые каракули краской из аэрозольного баллончика.

Я затаила дыхание, прислушалась. Никаких признаков жизни…

— Лани?

Ни звука, даже половица не скрипнула.

— Лани? — позвала я еще раз.

Несмотря на полную тишину, я не желала сдаваться. В груди настойчиво пульсировало знакомое чувство — сестра во мне нуждается. Я перешла из гостиной в столовую; здесь полосатые обои были изрисованы граффити, а на истлевшем ковре валялись смятые банки из-под пива. Без огромного обеденного стола, который дедушка собрал сам и который давно поселился в столовой у тети, комната выглядела гораздо меньше, чем мне помнилось. Я переместилась в кухню, по пути заглянула в кладовую: ничего, лишь пустые полки да вороватый топоток мышиных лап. Застыв на облезлом линолеуме, я закрыла глаза и мысленно увидела, как помогаю бабушке вмешивать свежую чернику в тесто для блинов, как вместе с сестрой нарезаю лимоны для лимонада. Я почти ощущала запах сахара и фруктов — но то был лишь мираж. По пути к лестнице на второй этаж я задержалась у окна и посмотрела наружу.