Человеком он должен быть известным, и круглые даты его рождения и смерти должны отмечаться.

Год рождения 1800 год. Юбилеи пришлись на 1900 и 1950 год. Искать газеты за эти годы трудно. Год смерти 1891. 24 апреля исполнилось 100 лет со дня смерти этого человека. Всего 4 месяца назад. Надо посмотреть газеты за этот день и попытаться найти человека, который родился 26 октября 1800 года и умер 24 апреля 1891 года.

И я отправился в Национальную библиотеку.

* * *

Новая, еще до конца не доделанная четырнадцатая линия метро оказалась совершенно не похожей не старые: чистая, просторная, цветы и поезда кажутся комфортнее. Выйдя из метро, я сразу увидел несколько высоких зданий новой Библиотеки, подходивших почти вплотную к Сене.

Зал периодики оказался на втором этаже.

Я быстро нашел «Монд» за 24 апреля. На двадцатой странице прочел «Сто лет со дня смерти… германского генерал-фельдмаршала Хельмута Карла Бернхарда фон Мольтке».

Я тут же кинулся к большому Ларуссу. Мольтке.

То, что я нашел, поразило меня!

И не столько даты рождения и смерти – как я и предполагал, родился генерал-фельдмаршал 26 октября 1800 года, а умер 24 апреля 1891 года – сколько его портрет! Длинный нос, вытянутое лицо. Ну конечно, Мольтке! Прав Крокодил, о Гоголе они в Намибии понятия не имеют. Это была статуэтка Мольтке. Статуэтка Мольтке, и на тыльной части вырезаны его даты рождения и смерти. Я положил статуэтку в банк к Моске, и тот послал кому-то телеграмму только с одним словом: «Мольтке».

И сразу же еще одна мысль. Наркотик называется «фельдмаршал». И Мольтке был фельдмаршалом.

На ресепшне меня остановили:

– В вашем номере вас ждет дама.

Я поблагодарил.

Дама. Кто? Конечно, Ася. Что ей еще нужно? Впрочем, я понимал, что ей нужно. Я поднялся на третий этаж. Открыл дверь.

За письменным столом восседала Кики.

Ну, Кики – это другая история.

– Утром я увидела, что моя машина удачно припаркована. Просто повезло. И я решила съездить в Трувиль на выставку на поезде. Два часа туда. Три часа – идиотская выставка, единственная достопримечательность которой держащееся на одной пуговке декольте Высокой табуретки. И потом два часа назад. Надеюсь, ты мне оплатишь дорогу. И суточные.

Я сразу ввел ее в курс дела:

– Завтра с утра едем в Лион.

– Отлично.

– Надо успеть к четырем на лионский рынок в ресторан Поля Бокюса.

– Поль Бокюс – это супер. А к тебе приходила дама.

– Какая еще дама?

– Толстая.

Юная художница взяла бланк отеля и карандаш. Через минуту на бумаге появилась… карикатура на Асю.

Конечно, Ася. Очень похожа. Только у нее были карикатурно огромные глаза и почему-то спущена юбка.

Не дав мне времени опомниться, Кики начала:

– Когда в моем положении оказывается американка, она звонит адвокату. Когда немка, она вызывает полицию. Итальянка устраивает скандал.

Она умолкла.

– Ну, а француженка? – спросил я.

– Не знаю, как другие француженки, но я ее спросила, знает ли она, что любовь со мной стоит тысячу франков в час.

– С тобой? Любовь?!

– А почему нет?

Я обалдел:

– И она?

– Она открыла рот и молчала. А я ей сказала: «Не стесняйся. Давай разденемся вместе, или ты хочешь меня раздеть?» И норовила снять с нее юбку. У нее глаза стали увеличиваться и, когда они стали размером с дыню, она обозвала меня нехорошим словом и выскочила.

Я представил себе Асю, с которой Кики снимает юбку, и расхохотался.

– Во всяком случае я добилась своего, она больше сюда не придет, – заключила Кики. – Ты голодный?

– Да.

– И я. Пошли. Тут рядом на улице де л'Аркад один овернец держит маленький ресторанчик. Продукты получает из дому. Готовит его жена.

Мы уютно расположились в маленьком ресторанчике.

– Поль Бокюс… – мечтательно произнесла Кики. – Когда американку приглашают в очень дорогой ресторан, мать ей говорит: «После того как он расплатится, скажи, что гораздо практичнее эти деньги вложить в какое-нибудь дело». Мать немки наставляет: «Предупреди его, что ты оплатишь только половину счета». Итальянская мама объявляет: «Если он сделает тебе предложение, звони мне, я захвачу падре Антонио, и мы мигом прибежим в ресторан». А французская мать резюмирует: «Тут уж, миленькая, не отвертишься, придется отдаваться».

Сразу после ресторана Кики потащила меня в маленький театрик на улице Матюрен. Пьеса «Боинг-Боинг» шла уже второй год, поэтому билеты мы купили сразу.

Вдоволь посмеявшись, мы вышли из театра, дошли до Мадлен, съели по сандвичу в брассери и вернулись в отель.

Утром проснулись в восемь. Позавтракали в брассери – и в путь. До Лиона пять с половиной часов, если не останавливаться.

В Париже за рулем была Кики. Она вовремя читала указатели и поворачивала то направо, то налево. Проехали Шилли-Мазарен.

– Теперь прямо по шестой дороге. После станции отдыха поменяемся.

К Лиону подъехали около трех. Снова за руль села Кики. Она вырулила на бульвар Толстой. Остановилась около вокзала Пар-Дье.

– Без пятнадцати четыре. В самый раз.

Повернув у Галери Лафайет, она хотела проехать вперед, но я заметил отъезжающую от тротуара машину.

– Припаркуемся здесь.

От Галери до рынка несколько кварталов. Дойдем пешком.

У входа в здание рынка я увидел полицейскую машину, и мне это не понравилось. Мы остановились около гостиницы «Ибис». Я сказал:

– Постой здесь, я пойду посмотрю.

– Тебе не нравится эта машина?

– Да.

– Мне тоже. Пошли вместе.

Когда мы вошли в здание рынка, я все понял. Люди размахивали руками. Обрывки фраз.

– Что они говорят? – спросил я Кики. – Я не понимаю.

– Я тоже. Что-то случилось.

Мы прошли вдоль аллеи и остановились около магазина, где продавали хлеб.

– Что стряслось? – спросила Кики.

– Только что кого-то убили.

– Где?

Ответ я знал.

– В ресторане «Бокюс».

– Подожди, – сказала Кики. – Я пойду посмотрю.

Вернулась она через пару минут.

– Это Плеко! Я узнала. Это он. Ты должен был встретиться с ним?