– Мара… – хмыкнул т’Исельн. – Да уж лучше мара…

– Да не томите вы! Я же не невеста, чтобы в обморок от каждой дурной вести падать!

– Ну, что ж… Слушайте, господин барон. Ночью… Вернее, под утро я получил весточку от моего осведомителя в Табале. Кстати, давно вам Энлиль доль Гобарро депеши с отчетами присылал?

– Дней десять… Да я их, не читая, генералу доль Васоньело отдаю. Ему важнее знать, что там в Табале. Как-никак начальник штаба. Помнится, он мне рассказывал, что доль Гобарро писал о какой-то армии… То ли повстанцы, то ли остатки имперцев… Довольно большая по численности, но вы же знаете эту тягу нашего милейшего доль Гобарро к преувеличениям. Я мысленно делил на пять. Выходило тысячи полторы-две войска.

– Что ж, господин барон, тогда вас, быть может, удивит известие, что эти полторы тысячи наголову разгромили нашу армию?

Внешне Фальм остался холоден, его глаза опасно сузились, верхняя губа задрожала, обнажая клыки. Казалось, он хочет сказать – не приведи Триединый, выяснится, что это дурная шутка или розыгрыш…

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, господин дель Гуэлла.

– Извольте. Мне не трудно. Армия Табалы… Вряд ли она повстанческая… Скорее некий полководец собрал под свои знамена всех, в ком воспоминания об Империи не вызывают отвращения…

– Это так важно?

– Не важно, но небезынтересно. Они идут под ало-золотым стягом Сасандры и знаменем Стального Дрозда.

– Стального кого?

– Дрозда. Серая птица на желтом поле. А в лапах птички – шестопер.

– Чудная птичка, нечего сказать… – Барон усмехнулся, побарабанил пальцами по столу. – Что дальше?

– Табальцы считают дрозда символом весеннего обновления, а следовательно, новой жизни.

– Да кот с ней, птичкой, господин дель Гуэлла! С армией что там?

– Табальская армия встретилась с нашей в пяти милях от деревни Вила-Сарна. Доль Гобарро допустил глупость, бросив пехоту в атаку на полевые укрепления. В итоге армия разбита. Большая часть взята в плен. Отдельные, ничего не значащие по численности кучки людей, полностью утративших боевой дух, отходят на север. Генерал доль Гобарро пленен вместе со штабом и большинством офицеров.

– Ну, попадется он мне… – прошипел Фальм.

– Не все коту Средизимье![35]– звонко воскликнул Халль.

Фра Ростель замахнулся для подзатыльника, но опустил руку, прислушиваясь к разговору между благородными господами.

– Этот полководец, именуемый генералом Стальным Дроздом…

– У вас хорошие осведомители, господин дель Гуэлла.

– Не жалуюсь.

– Очень хорошие…

– Благодарю за высокую оценку, господин барон.

– А не мог этот ваш осведомитель подсказать доль Гобарро, чтобы не лез на рожон, к примеру? Или точную численность табальцев? Или сделать еще что-то, похожее на настоящую помощь? А не любоваться со стороны на гибель армии!

– К моему великому сожалению, не мог, – спокойно отвечал т’Исельн. – Он и самого доль Гобарро увидел лишь после капитуляции.

– Значит, он служит в армии табальцев?

– Именно.

– Тогда он не мог сунуть корд под лопатку этого самого Стального Дрозда!

– Не мог!

– Почему это?

– Я запретил! Убийством одного генерала, каким бы гениальным он ни был, армию не остановить. А я лишусь ценного осведомителя. И о дальнейших маневрах табальцев мы с вами будем узнавать из досужих сплетен. Так, что ли?

– А не велика ли цена? Армия в обмен на сведения?

– Не велика. Поскольку армия Стального Дрозда скорым маршем идет в Арун. Прямиком нам навстречу, господин барон. И когда она загородит нам путь на Каварелу, вы не будете жалеть, что мой осведомитель жив!

Барон кивнул и задумался. Потом усмехнулся своим мыслям и принялся за цыпленка. Не пропадать же отлично приготовленному кушанью? А дель Гуэлла просидел весь завтрак ссутулившись над тарелкой. Похоже, бывший глава тайного сыска Аксамалы знал что-то, о чем не решился рассказать Фальму.

Хитроумная лампа – глиняная бутылочка, наполненная вонючей и вязкой жидкостью, сгорающей почти без копоти, фитилек и отполированная бронзовая тарелочка-отражатель – давала мало света. Но Кир за время пребывания в подземелье привык к полумраку, а его спутники отлично чувствовали себя в темноте. Благодаря особому, отличному от человеческого, устройству глаза кобольды не нуждаются в освещении. Напротив, яркий свет для них неприятен. Что поделаешь! Дети пещер, владыки подгорных лабиринтов…

Когда за спиной молодого человека сомкнулась трещина и скала стала «цельной», он упал ничком и долго лежал, прижимаясь щекой к холодному, влажному камню, ощущая острые уголки и неровности.

Как бы то ни было, а живым он не дался. Что, обломали зубы, проклятые остроухие?

Ведающий Грозу и его приспешники остались с носом, а теперь пусть будет что будет.

Кир лежал и наслаждался покоем. Ныли раны, стыли пальцы на руках и ногах, сводило живот от голода, а он все лежал. Вот так бы и умереть, в тишине и праздности…

Потом он уснул.

Снилась бывшему гвардейцу кипящая весельем человеческая толпа на площади. Музыка, смех, шутки, мелькают радостные мужские лица и прекрасные женские. Блестят глаза. Пары кружатся в танце. Вон промелькнула Пустельга рука об руку со студентом Антоло из Да-Вильи. Серьезный и даже задумчивый Мелкий вел Торкатлу-Цветочка. Девчонка улыбалась и кому-то махала букетиком полевых цветов. Обманчиво нескладный Мудрец вытанцовывал сам по себе, а Кулак светски подставил локоть графине Медренской.

На высоком помосте надували щеки флейтисты, вовсю бренчали по струнам лютнисты, порхали палочки над ксилофоном. Звучали тамбурины и флейты-пифферо, цистры и колокольцы. Оркестром почему-то руководил лучший сыщик Аксамалы по кличке Мастер. Рядом айшасианский шпион, черномазый Корзьело силился заглотить узкий прямой клинок, огромный бородатый Черный Шип подносил к лицу горящий факел, с силой выдыхал на него, испуская струю пламени, а Джакомо Череп жонглировал цветными отполированными шарами.

Сам Кир стоял посреди площади, его грязное, провонявшее потом и мочой тряпье заставляло танцующих и веселящихся людей сторониться бывшего лейтенанта. Они кружили вокруг него, не приближаясь, и, казалось, не узнавали. Никто не заговорил, не махнул рукой, даже не кивнул.

Выпрыгнувший на помост звериным прыжком котолак – барон Фальм – оскалился и прижал остроконечные уши. Лицо его при этом оставалось вполне человеческим, если не считать жестких и длинных кошачьих усов. Кривляясь наподобие площадных клоунов, барон подскочил к Джакомо и ударом когтя снял кондотьеру голову с плеч.