Впрочем, местная водка оказалась обычной водкой. Такую я могпопробовать и в Тамбове, и в Стокгольме, и во Франции — везде, где додумалисьперегонять пшеничное зерно в спирт. Я ничего против не имел. Я был зол — и наФеликса, и на подпольщиков всех мастей, и на себя лично. Мне хотелось напиться.

И я это с успехом проделал.

Помню еще, как, уединившись с Феликсом, пил какой-то оченьстарый и редкий коньяк — уже после водки, не чувствуя вкуса, но с энтузиазмомнахваливая букет. Память таможенника услужливо подкидывала какие-тоспецифические словечки из жаргона дегустаторов, и Феликс одобрительно кивалголовой.

Потом Феликс куда-то исчез, а я долго целовался в кабинете сдевицей, функционалом-художником. Девица уговаривала меня поехать к ней вмастерскую, где она немедленно начнет рисовать мой портрет в обнаженном виде. Яотказывался, упирая на то, что сегодня явно не мой день, что третьего облома яне переживу, а судя по количеству выпитого — он неизбежен. Мы договорились, чтопортрет будем рисовать на неделе, после чего девушка легко и непринужденнопереключилась на Феликса.

В самом конце вечера я братался с немцем, чей таможенныйпост вел в Кимгим из маленького курортного городка Вейсбадена. Немец долгосверялся с какими-то картами, после чего торжественно заявил, что я сумею черезКимгим попасть в его Вейсбаден, а там — в какие-то замечательные бани. По этомуповоду мы еще выпили и стали убеждать друг друга в близости русского инемецкого национальных характеров, трагичности русско-немецких войн и тойвеликой роли, которую Россия и Германия должны сыграть в Европе. Причем немецвсе время политкорректно подчеркивал «В Объединенной Европе!», а я со смехомзаявлял: «Да хоть бы и в Разъединенной!» Почему-то мне это казалось оченьсмешным.

Затем, как-то сразу, без всякого перехода, я оказался усвоей башни. Было очень холодно. Официант Карл уговаривал меня войти в башню илечь спать. Я объяснял ему, что будучи функционалом способен с комфортом спатьна снегу. Но Карл так расстроился, что я все-таки согласился пойти домой.

Там я и уснул, уютно устроившись под лестницей. Про девушку всвоей постели я начисто забыл, но подъем по лестнице показался мне слишкомтрудной, не стоящей усилий затеей.

Мне однажды рассказывали, что больше половины молодыхавторов, присылающих свои гениальные творения в издательства, начинают романсценой похмелья. Герой разлепляет глаза, мужественно хватается зараскалывающуюся голову, вспоминает количество выпитого, грызет аспирин и жаднопьет воду. Затем, героически справившись с последствиями собственной дурости,он надевает кольчугу или скафандр, берет портфель или клавиатуру, выходит впоход или в интернет. Но отважный поединок героя с ацидозом, спазмом сосудов иобезвоживанием практически неизменен. Наверное, таким образом молодые авторызаставляют читателя влезть в шкуру своего героя — ведь немногим выпадает спастиГалактику или победить Черного Властелина, зато сражение с Зеленым Змиемзнакомо почти всем.

На самом деле я сомневаюсь, что напившийся накануне герой,будь он хоть жилистым гномом, хоть молодым джедаем, многое навоюет. С похмельяхорошо страдать, мечтать о здоровом образе жизни, тупо смотреть телевизор. Ноникак не геройствовать.

Я открыл глаза и сразу же понял, что должен страдать. Раз ужнапился до такой степени, что не смог дойти до кровати…

Но голова не болела, я чувствовал себя свежим, бодрым,полным сил. Выспался тоже замечательно. Пожалуй, действительно мог прилечь вснегу у башни, ничего бы со мной не сделалось.

Еще я обнаружил, что укрыт одеялом, а под голову мнеподсунута подушка.

Так…

Поднявшись на второй этаж, я в своей кровати никого необнаружил. Зато с третьего этажа доносился негромкий шум — звякала посуда. Ну,прямо семейная идиллия. «Дорогая, что у нас сегодня на завтрак?»

— Дорогая, что у нас сегодня на завтрак? — бодро выкрикнуля.

Звяканье на мгновение прекратилось, сменившисьневразумительным мычанием. После короткой паузы — будто кто-то торопливодожевывал и проглатывал — я услышал:

— Подозрительно пахнущая колбаса и черствый хлеб. Будешь?

— Буду, — ответил я, поднимаясь.

Да, выглядела Настя не очень. Лицо бледное, под глазамитемные круги. Она стояла у стола, нарезая колбасу для бутербродов. Из одежды наней была только моя белая футболка, достаточно длинная, чтобы фотография Настине попала в категорию «ню», но вполне годилась под определение «мягкая эротика»— попа прикрыта, но до колен еще далеко.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Ужасно, — откровенно ответила Настя. — Хочу жрать. Неесть, а именно жрать. И еще злюсь. И хочу кого-нибудь убить.

— Ужасно — это хорошо, — сказал я. — А вот убивать — плохо.

— Неужели есть опыт? — насмешливо спросила Настя.

— Твоими стараниями. «Отправляйтесь за мной, найдите белуюрозу, человек ответит на все вопросы».

— И… что? — Настя изменилась в лице. Теперь она смотрела наменя с растерянностью и опаской.

— Я отправился. В гостинице «Белая Роза» нас ждала засада.Ну и…

Девушка энергично замотала головой:

— Нет! Нет, это не то, что вы думаете! Совсем не то!

Я сел за стол. Взгляд все пытался съехать чуть нижефутболки, но я с некоторым усилием посмотрел Насте в глаза. Все равно она то лизаметила, то ли почувствовала взгляд. Села. Теперь нас разделял стол.

— Рассказывай, — велел я. — Кто ты вообще такая?

— Настя Тарасова… — То ли известие о засаде ее шокировало,то ли я взял удачный тон. В любом случае теперь она отчитывалась передо мной,будто примерная школьница, застуканная родителями с сигаретой и бутылкой пиваза просмотром лесбийского порнофильма.

— Прекрасно. Сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Замечательно, — с чувством произнес я. — Школу-то хотькончила?

— Что? Я… я в университете учусь!

— На физмате, — хмыкнул я.

— Нет, на историко-архивном…

Я решил было, что она иронизирует. Но нет, чутье таможенникаподсказывало, что Настя говорит чистую правду.

— Учишься — это хорошо… — протянул я. — Что за мужик, скоторым ты прошла через башню?

— Вас не касается!

— Меня все касается! — Я не удержался и взял со столаготовый бутерброд. — Наворотила дел? Теперь рассказывай! Кто он такой?

— Ну… друг.

— Друг, — с иронией повторил я.