Чиновники Кабинета перечить высочайшей персоне не стали, и уже 18 июля 1835 года состоялось определение «Временного Санктпетербургского 3-й гильдии Купца Ювелирных, золотых и серебряных дел Мастера Вильгельма Кеммерера, представившего о благонадёжности своей и знании свидетельства, по прошению его, на вакансию оценщика дорогих вещей, с жалованьем, положенным по Штату по восьмисот рублей в год».[396] Уже на следующий день управляющий Кабинетом, не замедлив, утвердил сие решение. Ещё через три дня, 22 июля, о поступлении Кеммерера на придворную службу уведомили и столичную Городскую Думу. Наконец, сам ювелир 10 августа, поклявшись на Евангелии и поцеловав крест, подписал клятвенное обещание о верном, ревностном и нелицемерном отношении к предстоящей службе. Нового оценщика привели к присяге генерал-супер-интендант Фёдор Рейнбот и пастор церкви Св. Анны.[397]

Теперь Вильгельм Кеммерер должен был наблюдать за состоянием не только хранящихся в Кабинете драгоценных предметов, предназначавшихся для «Высочайших подарков», но и за сохранностью личных бриллиантов царской семьи и коронных вещей. Вскоре к обязанностям оценщика Кабинета прибавилось ещё одно обязательство, и по поручению Капитула императорских орденов Василий Богданович Кеммерер изготовил с 1836 по 1841 годы вместе с Иоганном-Вильгельмом Кейбелем множество орденских знаков.

Дела шли успешно, обеспечивая хорошие доходы. Изделия в магазине Кеммерера славились очень хорошим подбором не только бриллиантов, но и других драгоценных камней, особенно уральских и сибирских самоцветов.

Много приходилось работать и для Двора, исполняя всевозможные броши, перстни, браслеты, пряжки, табакерки с портретами царствующих императора и императрицы, красивые броши (одна из них в 1850 году украсила французскую актрису Лежье). В том же году Кеммереру довелось выполнить не только крест с изумрудом к патриаршей митре, но и знак ордена Св. Станислава второй степени, украсивший драгомана Оттоманской Порты Нуреддин Бея, поскольку годом раньше ювелир, как и мастер Яков Оссоланус, удачно сделал с внесением нужных изменений бриллиантовые орденские знаки, предназначенные для пожалования турецким чиновникам.

Кеммерер великолепно справлялся и с более важными и ответственными заказами. В праздник Рождества Христова, отмечаемый в 1837 году, монарх смог преподнести обожаемой супруге искусно сработанный ювелиром небольшой гарнитур с гранатами, состоявший из изящных фероньерки, пары серёг и фермуара. Вскоре оценщику Кабинета поручили исполнить диадему с изумрудами в приданое старшей дочери Николая I к свадьбе с герцогом Лейхтенбергским, а почти два десятилетия спустя для той же великой княгини Марии Николаевны чародей Кеммерер сделал два жемчужных браслета «с бриллиантовым фермуаром при каждом».[398]

Цесаревич Александр Николаевич, совершая в 1839 году вояж по Европе, чтобы выбрать себе невесту из намеченных родителями кандидатур, случайно остановился на ночлег в гостинице маленького немецкого городка Дармштадта и по приглашению великого герцога Людвига заехал в замок, где, увидев обворожительную четырнадцатилетнюю принцессу Марию, влюбился в неё без памяти и сказал сопровождавшим: «Вот о ком я мечтал всю жизнь. Я женюсь только на ней». Правда, эти планы чуть не разрушило чувство, вспыхнувшее было в душе юной английской королевы Виктории при знакомстве с оказавшимся в Лондоне цесаревичем, считавшимся тогда самым очаровательным из европейских принцев. Повелительница Альбиона даже не смогла скрыть от придирчивого высшего света своё неравнодушие к русскому престолонаследнику. Однако такой династический союз по политическим соображениям был невозможен. Да и сама британская монархиня не очень понравилась сыну Николая I, доверившему лишь своему дневнику отнюдь не лестную её характеристику: «Она очень мала ростом, талия нехороша, лицом же дурна, но мило разговаривает».[399]

Николаю I с супругой пришлось принять в семью племянницу (мать Марии, Вильгельмина Баденская, была младшей сестрой жены императора Александра I), хотя вначале и скрепя сердце, так как подлинным отцом принцессы злые языки называли барона де Граней, шталмейстера герцога Людвига. Однако вскоре наречённая цесаревича «завоевала сердца всех тех русских, которые могли познакомиться с ней. В ней соединялось врождённое достоинство с необыкновенной естественностью. Каждому она умела сказать своё, без единого лишнего слова, с тем естественным тактом, которым отличаются прекрасные души».[400]

После помолвки, объявленной 4 марта 1840 года в Дармштадте, великий князь с каждым днём всё больше привязывался к своей богоданной невесте. Да и августейший отец жениха теперь начинал свои письма к будущей невестке непременно со слов: «Благословенно Твоё Имя, Мария».[401]

А через два месяца русское императорское семейство срочно выехало в Берлин, чтобы успеть застать в живых тяжело заболевшего прусского короля. Престарелый Фридрих-Вильгельм III успел одобрить и поздравить внука (которого, признав достойным продолжателем династии Гогенцоллернов, шесть лет тому назад одарил любимой табакеркой знаменитого «короля-солдата» Фридриха II Великого)[402] с удачным выбором и со свершившейся помолвкой, прошептав: «И моя мать была из Дармштадта».[403] После торжественных похорон августейшая фамилия сначала заехала в Веймар, а затем приехала знакомиться с Гессенским семейством. Увидев раскрасневшуюся от волнения принцессу Марию, оценив её манеру себя держать и отпечатавшийся на её серьёзном личике ум, из-за чего она выглядела старше своих пятнадцати лет, довольный Николай I сказал дочери великого герцога: «Ты не можешь понять значения, которое ты имеешь в моих глазах. В тебе я вижу не только Сашино будущее, но и будущее всей России; а в моём сердце это одно».[404]

Несколько счастливых недель невеста провела на водах в Эмсе вместе с женихом, а также с будущей свекровью и одной из золовок. Наконец, 3 сентября путешественники прибыли в Царское Село под проливным дождём, что по народным толкованиям предвещало богатую жизнь. После нескольких суток отдыха, в сияющий солнечный день 8 сентября, золотая карета с зеркальными стёклами торжественно въехала в Петербург, где собравшийся народ радостными кликами приветствовал свою императрицу Александру Феодоровну, обеих её незамужних дочерей Ольгу и Александру, а также иноземную принцессу – наречённую цесаревича, одетых в розовые с серебром русские придворные платья.[405]