Приданое великой княжны Марии Николаевны должно было вызывать у созерцавших его подобные же чувства, чтобы богатством наряда, как говаривала в таких случаях Екатерина II, «мы у всех глаза выдрали».[375] Вспомнив, что ещё в 1836 году Иван Рудольф удачно исполнил фермуар с изумрудом и две жемчужные нити, предназначенные для подарка великой княжне Александре Николаевне,[376] именно этому ювелиру доверили срочно сделать для старшей дочери русского самодержца бриллиантовый, сапфировый и рубиновый уборы, причём алмазы были взяты из специально разобранной для этой цели короны покойной императрицы Елизаветы Алексеевны.[377] Для венчального наряда августейшей невесты была необходима великокняжеская корона. Иван Рудольф чрезвычайно успешно справился как с этим заданием».[378] так и с исполнением двадцати трёх бриллиантовых цветков[379] а четыре года спустя сделал брошь и букет[380] усыпанные ослепительно сверкавшими бриллиантами.

В это время ювелирам приходилось создавать модные цветы из самоцветов, повторяющие по форме своей природные оригиналы. Но иногда мастера, исполняя желания венценосцев, изысканно дополняли сияющими алмазами кажущийся слишком скромным наряд представителей царства Флоры.

В день рождения Николая I, 25 июня 1841 года, в саду Монплезира устроили «сельский праздник»: «Белое платье императрицы было украшено букетами из васильков (её любимый цветок), голова убрана такими же цветами. Белое платье цесаревны было вышито соломой, голова убрана красным маком и колосьями, платье украшено такими же цветами, в руках букет из таких же цветов. Костюмы остальных лиц, более или менее, носили характер простоты. Зато украшению драгоценностями не полагалось границ. Масса белых платьев производила большой эффект, но главную красоту им придавали бриллианты. У императрицы, у цесаревны и у других великих княгинь и княжон цветы были усеяны бриллиантами: в средину каждого цветка на серебряной проволочке был прикреплен бриллиант; он изображал как бы росу и эффектно колебался на своём гибком стебельке[381] К сожалению, можно только мысленно представить сделанные Иваном Рудольфом бриллиантовые цветы и букет, как и три драгоценных убора: бриллиантовый, рубиновый и сапфировый из приданого великой княжны Марии Николаевны. В них, вероятно, мастер искусно имитировал пышные садовые и скромные полевые цветы, как это было характерно и для произведений современных ему западноевропейских ювелиров.

Не исключено, что именно Иван Рудольф по воле самодержца исполнил к десятилетию проведённого при Берлинском Дворе знаменитого турнира в праздник Белой Розы дивный цветок, сплошь усыпанный алмазами.

После трагической смерти оценщика Кабинета Готтлиба-Эрнста Яна в 1835 году занять его весьма престижное место претендовали крупные столичные ювелиры, работавшие в Петербурге в середине XIX века.

Яков (Якоб) Оссоланус, освоивший «ювелирное художество», быстро стал полноправным членом давшего ему образование петербургского иностранного цеха и даже поднялся в нём до должности присяжного Старшинского цехового товарища. Несколько лет назад он уже пытался занять освободившуюся (после смерти Андрея Рёмплера) вакансию, но тогда повезло Готтлибу-Эрнсту Яну. Теперь мастер, сделавший несколько разных изделий по заказам Кабинета, уповал на свою известность чиновникам и посему почитал себя способным стать «ценовщиком драгоценных камней и вещей». В своём прошении от 3 апреля 1835 года соискатель покорнейше просил определить его в «таковую должность» и разборчиво подписался внизу: «Ювелиръ Яковъ Оссоланусъ». К заявлению, ради объективного подтверждения своей высокой квалификации, мастер приложил выданное ему ещё 17 мая 1829 года свидетельство старшины цеха Густава Алыптрёма (Gustav Ahlström) и «старшего товарища В. Раша» (Wilhelm Rasch), считавших ювелира достойным занять в Кабинете желаемую должность.[382]

Почти двумя неделями раньше, 21 марта 1835 года в придворное ведомство поступила «записка Санкт-Петербургского Купца и Ювелира Льва Брейтфуса», также претендующего на должность «Кабинетского ценовщика». Родившийся 28 декабря 1786 года в Кёнигсберге соискатель, став в Северной Пальмире ювелиром и золотых дел мастером иностранного цеха, завёл свой (не уступавший в 1830-х годах по роскоши блестящим лавкам Кейбеля на Большой Морской и фирмы «Ян и Болин» на углу Большой Морской и Кирпичного переулка) магазин на Невском проспекте, сначала у Казанского собора, а затем напротив Гостиного двора.[383] Лев Брейтфус смог не только «всегда изготовлять и обделывать для Кабинета разные драгоценные вещи», но и «так равно и для некоторых вельмож сей столицы с полным успехом».[384] Однако получить желанное место «ценовщика» не помогло ни это заявление, ни то, что мастер три года прослужил оценщиком в Ссудной кассе Санкт-Петербургского Воспитательного Дома и неоднократно привлекался городской Думой для консультаций при установлении цен на драгоценные камни и ювелирные изделия.

Впоследствии Кабинетом у ювелира приобретались серьги, перстни и орденские знаки, а в 1857 году за заслуги Льву Брейтфусу пожаловали медаль для ношения на шее на Станиславской ленте.[385]

Место оценщика при Дворе удалось гораздо позже, в 1851 году, занять его сыну, Людвигу Брейтфусу (1820–1868), с 1859 года ставшему и придворным ювелиром, получив право иметь на своих вывесках и изделиях изображение российского государственного герба.[386] В 1849 году Людвиг Брейтфус проживал по адресу: Невский проспект, Церковный дом.

Именно ему доверили совместно с Карлом Болином и Леопольдом Зефтигеном провести капитальную оценку коронных драгоценностей. В 1866 году Людвигу Брейтфусу пожаловали орден Св. Станислава, а в следующем году заслуженный ювелир удостоился звания потомственного почётного гражданина.[387]