– Лизель?

Я резко обернулась. Йозеф, смущенный, стоял за моей спиной.

– Зефферль!

– Лизель, с кем ты разговаривала? – Он нес скрипичный футляр, как будто пришел в бальный зал поиграть, как музыкант в галерее.

– Ты не… ты не видел?.. – Но я не договорила. Конечно, он не видел. Да и сама я уже начала сомневаться в том, что разговаривала с сестрой. Меня окружали неподвижные отражения меня и Йозефа, на его лице застыли скепсис и тревога, на моем – безумие и страх. Я понимала, что похожа на сумасшедшую: растрепанные волосы, обезумевший взгляд, распахнутые от ужаса глаза. Я рассмеялась, но даже мой смех прозвучал дико.

– Тебе лучше сесть, – осторожно сказал Йозеф. Он поставил скрипку и принес из галереи музыкантов стул. Мягко подвел меня к стулу и усадил на него. Он прикасался ко мне неуверенно и робко, как будто я была нервной кобылой, которую нужно было загнать в конюшню.

– Зефферль, – произнесла я дрожащим голосом. – Я схожу с ума?

Он наклонил голову и нежно убрал с моего лица пряди волос. Подушечки его пальцев были все в мозолях.

– Разве это важно?

Я снова рассмеялась, но теперь мой смех напоминал рыдания.

– Не знаю. Ты не поверишь тому, что я тебе расскажу.

Йозеф замолчал.

– Попробуй, – спокойно сказал он, принеся еще один стул.

Так я и сделала. Я рассказала ему об озере Лорелеи, тенистых тропах и накрытых зеркалах. Рассказала о годе, проведенном в Подземном мире в роли невесты Короля гоблинов, о медленной смерти, агонии влюбленности и понимание того, что это долго не продлится. О том, как я избегала своих чувств, как умаляла все, что было хорошего и великого в мире. Я рассказала ему о сонате Брачной ночи и о том, почему не смогла ее завершить. О том, что мое эгоистичное желание уйти погубило моего сдержанного юношу и обрекло его на уничтожение, а верхний мир – на разрушительные действия Дикой Охоты. Я говорила и говорила, пока губы не потрескались, горло не пересохло и поток слов не иссяк.

Брат ответил не сразу. В тишине, последовавшей за моей исповедью, он поднялся и стал ходить взад-вперед по бальному залу. Хотя выражение его лица оставалось спокойным, в его шагах чувствовались возбуждение и ярость.

– Зефф…

– Почему ты не рассказала мне об этом раньше? – прервал он меня.

– Я не знала как… – начала я, но он злобно оборвал меня:

– Это полная херня. – Я вздрогнула. Никогда прежде я не слышала, чтобы мой брат ругался, и, вылетевшее из его уст, это слово показалось еще ужаснее, еще грязнее. – Ты рассказала Кете.

Не все, хотела сказать я. Далеко не все. Но я рассказала ей достаточно, и это было больше того, что я рассказала Йозефу.

– Почему? – спросил он. – Почему ей, а не кому бы то ни было?

– Потому что она была там, – съязвила я, неожиданно ощутив желание заступиться за Кете. – Потому что она видела.

– Я говорю не о Подземном мире, – сказал он. – Я говорю о нем.

О нем. Короле гоблинов. Я опешила, пораженная сквозившей в его голосе страстью. Король гоблинов ознаменовал начало и конец моего времени в Подземном мире, и все же он был наименее и наиболее магической его частью. По сравнению с горячим озером, волшебными огнями, сверкающими пещерами и коридорами наша любовь выглядела почти земной. В ней не было великих романтических поступков, бурных изъявлений чувств, не было борьбы за то, чтобы остаться вместе, несмотря на все удары судьбы. Мы просто, хотя и не всегда спокойно, раскололи друг друга на части и снова сложили по кусочкам. Это был не тот рассказ, который, по моему мнению, мог заинтересовать моего брата.

– Что ты имеешь в виду, Зефф?

– Я имею в виду его, – снова сказал Йозеф, подчеркнув это слово страстным уколом смычка. – И тебя. – Он ткнул кончиком смычка в меня, словно клинком пронзая мою грудь. – Ты всегда называла меня садовником твоего сердца, – мягко сказал он. – Но ты ушла и посадила цветы без меня.

Тогда я поняла, что его ранило не то, что я не рассказала ему о времени, проведенном в Подземном мире, а то, что я не поделилась с ним своими чувствами как Королева гоблинов. Мы всегда раскрывали друг перед другом свои души, наши самые сокровенные мысли и самые мрачные чувства, и зачастую без слов. Моя сестра была моей доверенной в словах и действиях, а брат оставался хранителем моих секретов.

– О, – сказала я, не зная больше, что сказать. – Прости меня, Зефферль.

Он покачал головой.

– Почему ты мне не доверяешь? – спросил он, и в его голосе я услышала маленького мальчика, которого считала потерянным.

«Я возвращаю тебе твое сердце». В глубине глаз стали собираться слезы.

– Я не знаю.

Но я знала. Он больше не был первым в моем сердце. Йозеф и Король гоблинов делили место в моей душе наряду с Кете, Франсуа, Констанцей и мамой. Моя способность любить не исчерпалась; напротив, она росла с каждым человеком, которого я впускала в свое сердце. Но любовь без формы, без определения, которую я ощущала в детстве, с возрастом и со временем становилась все более конкретной. Частью себя мне хотелось поделиться с сестрой, другие части моей души были отданы брату, а остальные – аскетичному юноше.

Взгляд Йозефа был тяжелым. Обвинительным.

– Думаю, знаешь.

Он всегда знал меня лучше меня самой.

– Что ты хочешь от меня услышать, Зефферль? – спросила я, на этот раз раздраженно. – Что мне очень жаль? Я уже извинилась.

– Но за что ты извинилась? – парировал он. Он опустил руку, и теперь смычок свисал вдоль его бока. – Ты не рассказывала мне потому, что у тебя были на то причины. Вот почему тебя терзает чувство вины. Ты что-то от меня скрываешь, Лизель, и мне это не нравится. Мы с тобой всегда были открыты друг другу.

– Неужели? – Мой взгляд коснулся его запястий. Его рука дернулась, как будто он боролся с желанием чем-то прикрыться. – Признайся, Зефф, всегда ли ты был честен со мной?

Он напрягся.

– Я не желаю об этом говорить.

Я встала.

– Тогда у тебя нет права совать нос в мои дела!

– Отлично! – взорвался он. – Отлично! Что ты хочешь знать? Что мастер Антониус меня бил? Что подвергал меня всем мыслимым и немыслимым унижениям? Что перевернул мою тоску по дому, по Роще гоблинов, назвав ее постыдным детским капризом, слабостью? Я не мог говорить ни с кем, Лизель. Ни с кем. У меня был Франсуа, и он защищал меня, но не понимал. Не мог понять. Чем больше я отдалялся от дома, тем менее целостным я себя ощущал. Менее реальным. Я был мальчиком, которому следовало бы стыдиться себя, оболочкой, самозванцем, а не человеком. И только когда я играл твою музыку, я чувствовал какую-то связь… с жизнью.

«Отведи нас далеко от Подземного мира – и мы чахнем и блекнем».