– Возвращайся ко мне, – сказало отражение. – Возвращайся к нам.

И Йозеф стал падать, вниз, вниз и вниз, в Подземный мир.

Забытье

Я прождала на мгновение дольше, чем было нужно, и лишь потом бросилась следом за братом.

– Йозеф! – кричала я. – Зефф!

Весь Сновин-холл звенел, отражая эхом мои крики, когда я бежала по бальному залу за братом, но ответом мне было лишь испуганное птичье пение. Йозеф исчез, растворился, ушел под землю, и я не знала, как ему удалось убежать так быстро и так далеко. В спутанных виноградных лозах и переросших сорняках не осталось никаких следов, никакого свидетельства вторжения или бегства. Ничего – только сорванные лепестки маков, раскиданные под ногами, как капли крови.

– Зефф! – снова позвала я. – Зефф!

– Фройляйн? – Я резко обернулась и увидела, что позади меня стоит встревоженная Нина. – В порядке?

Последнее, что мне нужно было в тот момент – так это необходимость выносить чье-либо присутствие, сохранять на лице маску вежливости или спокойствия. Я не была ни вежлива, ни спокойна, во мне кипела и бурлила ярость из-за того, что я вынуждена держать перед ней лицо. Кто заметит? Кому какое дело? В худшем случае Нина вернулась бы к графу и графине и рассказала им, что я грубая, необщительная и нервная. Но все же я не хотела пугать ее своей чудовищностью и водоворотом чувств, грозившим поглотить не только меня, но и целый мир.

– Да, – сказала я, через силу улыбаясь. Уголки моих губ дернулись и скривились, и я почувствовала, что губы выглядят так, будто я вот-вот зарычу. – Все в порядке. Спасибо, Нина.

Судя по всему, экономку это не успокоило. Тревога на ее лице стала еще более явной.

– В порядке? – повторила она, затем что-то бегло произнесла на богемском, чего я не поняла, и сопроводила это жестами, которые мне было не под силу расшифровать.

– Да! – рявкнула я. – В порядке! Я в порядке.

Я почувствовала, как в глубине глаз скапливается давящий комок гнева и разочарования, как нарастает головная боль. Я устала держать на поводу дикую бестию, жившую внутри меня, и испытывала большой соблазн отпустить ее, спустить псов мании и безрассудства, но на ее лице отразилось странное сочувствие. Ее участия я хотела меньше всего и почувствовала как к горлу подступает тошнота.

– Идем, – позвала она. – Я тебе покажу.

– Я пойду лишь в том случае, если это касается моего брата, – резко ответила я. Пусть моих слов она не понимает, но по тону точно все поймет.

– Идем, – повторила Нина. Она говорила твердо, по-матерински, и я подчинилась.

Экономка отвела меня обратно в бальный зал и осторожно подобрала кусочки скрипки Йозефа, которую он швырнул на пол. Частичка меня – та часть, которая не затонула в глубинах ненависти к самой себе и отчаяния, – скорбела по утрате такого инструмента. Дело было не только в том, что это была прекрасная Del Gesu: она пережила и долгие годы, в течение которых ее носили, трепали и ею пользовались, и то, что папа постоянно закладывал ее герру Касселю с целью выручить деньги на выпивку. Экономка протянула мне скрипку, держа шейку в одной руке, а корпус в другой. Я покачала головой: я не знала, можно ли ее спасти.

Нина сурово взглянула на меня, как будто я тупица. Я почувствовала, что со мной обращается как с капризным ребенком женщина, которую я не знаю и которой ничем не обязана. Я вновь покачала головой, но она хмыкнула, взяла шейку сломанной скрипки и мягко сняла головку.

Орнаментальные головки встречались нечасто, и украшение конкретно этого инструмента было вырезано в форме женщины. Нина вложила украшение в мою ладонь, и я сжала фигуру пальцами. Рот женщины был открыт в бесконечной песне, но под определенным углом она выглядела так, будто кричит от радости… или от ужаса. С каждым прошедшим днем я узнавала все больше о том, что черта, разделяющая эти эмоции, тоньше, чем самая острая бритва.

– Спасибо, – прошептала я. Я сказала это скорее для того, чтобы побыстрее избавиться от Нины, нежели из искреннего чувства благодарности.

– В порядке? – повторила она.

Нет, я была не в порядке. Я не была уверена, что вообще когда-либо буду в порядке.

Экономка смотрела на меня с осторожностью, как будто я была хрупкой китайской пастушкой на краю полки. Я выдавила из себя еще одну улыбку, и на этот раз не потрудилась проглотить вырвавшееся из горла рычание. Она поняла намек и удалилась.

Я посмотрела через разбитые окна бального зала. Нужно было пойти вслед за братом. Нужно было попробовать его найти. Нужно было искать его до тех пор, пока в глазах не потемнеет, а горло не охрипнет. Потому что я боялась. За него и его. Того, что он мог сотворить. Со мной, но прежде всего с собой. Нужно было, нужно было…

Но я этого не сделала.

Я погрязла в зыбучих песках собственного разума, оживляя в памяти каждую ошибку, которую совершила по отношению к Йозефу. За одной оплошностью следовала другая, и очередная – длинная цепь по пути обратно в наше детство. Нужно было защитить его от папы. Нужно было понять, каким несчастным делают его наши ожидания. Нужно было привести его домой в Рощу гоблинов в тот самый момент, когда я поняла, что это его убивает.

Нужно было сказать ему, что он – подменыш.

Чем раньше, тем лучше. Правда о природе Йозефа была не моим секретом, чтобы хранить его, и все же я это делала. Я не хотела говорить ему, потому что… потому что в глубине души знала, что потеряю его. Он возненавидит меня за то, что я ему не сказала, и чем дольше я скрывала от него правду, тем больше он ненавидел меня за мой эгоизм. Я давно уже скрывала правду не ради блага Йозефа – а ради собственного спокойствия.

Беспокоилась ли я, что он убежит в Подземный мир? Знал ли он вообще, как это делается? Знала ли я, как это делается? Меня охватила внезапная, яростная, непостижимая злость. К Подземному миру. К Королю гоблинов. Ко всему странному, необычному и зловещему, что не давало мне покоя всю жизнь. Если бы я была нормальной, если бы я была обычной, ничего этого не случилось бы. Я бы не оказалась в ловушке в доме безумцев и мечтателей с преследующим меня дьявольским войском, потому что я бы не была Лизель. Не была бы мною.

Мне хотелось кричать и крушить все вокруг, как делают маленькие дети; руки чесались от сдерживаемого разочарования. В такие времена я обычно бежала к клавиру и выплескивала эмоции в клавиши, упиваясь какофонией диссонанса. Я шумела намеренно и целенаправленно, чтобы звуком излить свою варварскую, неукрощенную сущность в пустоту. Сейчас мне хотелось этого больше, чем когда-либо.

«Ваша музыка создает мост между мирами».

Я не делала этого с тех самых пор, как приехала в Сновин-холл. Не играла. Не сочиняла музыку. Какое-то время я считала, что мое молчание вызвано страхом возмездия, страхом перед тем, что моя сила может сотворить с материей мира. Но, возможно, моя сдержанность являлась лишь следствием нежелания. Мне так хотелось оставить эту часть себя позади. Часть, которая вошла в Подземный мир. Часть, которая вышла замуж – и любила – Короля гоблинов. Я была так сосредоточена на том, чтобы быть одинокой Элизабет, что не подумала о том, что значит быть цельной Элизабет.