купил… почти. Ну не купил, а только собирался, так ещё и подарки домой не выбрал. А теперь что, «Всё бросить и шарики Вам надувать?»©

— Валериан Савельевич, а раньше об этом Вы мне сообщить не могли? Почему именно сегодня? Что за иезуитские шуточки? Это абсолютно невозможно! Я устал и к этому совершенно не готов. Вы это не хуже меня знаете. Я поеду домой и пофиг на все Ваши договорённости. Сначала надо было со мной обговорить эти Ваши хотелки. — еле сдерживаюсь чтоб не нагрубить, но внутри всё клокочет от ярости и видимо в голосе это прорезается.

— Не забывайся, Лапин! Молод ещё, свой гонор тут показывать. «Я устал!» Ишь ты, принцесса тут нашлась… Ты прекращай свои мелкобуржуазные интересы над государственными ставить! — это товарищ Толоконский свою «заготовку» толкает, как пить дать заранее подготовился. Знали ведь как я домой хочу и помалкивали. Сцуки!

— Мы не хотели тебя расстраивать, потому и не сообщили три недели назад о том, что контракт на твои гастроли уже подписан. Но ты об этом мог бы и сам догадаться! У тебя во Франции было три предложения на гастроли. Ты выбрал Нью-Йорк и тебе пошли навстречу! Теперь надо также хорошо выступить в Мадриде. — в голосе Генерального Консула слышится прямо-таки вся вселенская печаль, усталость и отеческая забота о моём душевном здоровье.

— Да любой дирижёр душу дьяволу продаст только за то, чтоб ему доверили выступить в Музыкальном театре Мадрида. Там играет лучший симфонический оркестр Испании! Ты-то чего кобенишься и морду кривишь? Зазнался? Так давай, откажись! Там и посмотрим, чего твоё «пофиг» стоить будет! — в голосе Гусева слышется издёвка и едва скрываемое торжество.

Вот гад! Этот «Гусь» мог бы вообще помалкивать, его-то кто спрашивает? От него вообще мне никакой пользы не было, только вечные вопросы о том, кто что говорит и какие настроения царят в белоэмигрантской среде. Кто тут у нас от ИНО ОГПУ, я или Пётр Давыдович? Поначалу, так вообще хотел меня припрячь в свои «нештатные сотрудники». Пришлось вежливо и культурно послать «в дальнее эротическое путешествие». С тех пор и копит на меня «компру», а то я этого не знаю! Ну и хрен с ним, нам вместе детей не крестить.

— Леонид Михайлович, но Вы же понимаете, что даже год назад в Испании была совсем другая обстановка? Тогда у власти стояли центристы потеснившие левых и переговоры о моём мюзикле ещё имели под собой хоть какое-то обоснование, но сегодня у власти правые! Они просто не позволят поставить на сцене театра мой спектакль! — но мой «вопль утопающего» пропадает втуне.

— А вот тут ты ошибаешься! Алькала Самора и Алехандро Леррус лично подтвердили свои прежние договорённости и считают, что твой спектакль поможет консолидировать разобщённость испанского общества и пойти ему на пользу. Это они предложили Музыкальный театр Мадрида, как наиболее подходящий для постановки твоего мюзикла. Цени это!

Нихренасе! Это с какого перепуга у моего мюзикла вдруг такая вот «миролюбивая» репутация образовалась, что президент и премьер не самой маленькой европейской страны возлагают на него такие надежды? Что-то я совсем перестал понимать что-либо в современной политике. С озадаченным видом разглядываю Толоконского и тот поняв мой взгляд поясняет:

— У твоего спектакля очень своеобразная репутация. Во Франции его восприняли как антинацистский, в Берлине наоборот. В САСШ просто как хороший спектакль на историческую тему по роману французского писателя, а в Советском Союзе как… Толоконский на секунду спотыкается, но затем продолжает: — Как легковесный, но интересный и полезный.

Угу. Я уже читал об этом в «Известиях», хотя сейчас у газеты «более расширенное» название и наверняка это мнение «Самого», а с ним вряд ли кто решится поспорить. Хотя вот я полностью согласен. Нет там никаких «подводных камней», как бы их не пытались разыскать. А все «допущения», это всего лишь случайные совпадения.

— Леонид Михайлович. В Берлине мой мюзикл не ставили, от него была только музыка.

— Вот! И в Мадриде нужно тоже самое! Пусть испанцы ставят всё что хотят, ты только дирижёр и ни во что не вмешиваешься! — нихренасе? Это как? А зачем тогда я там нужен? Что за аферу опять хотят замутить? Оно мне надо?

— Миша, пойми. Мы идём навстречу испанским товарищам по двум причинам. Во-первых, мы все тоже считаем, что твой спектакль может на время отвлечь испанское общество от междоусобицы, а во-вторых, помочь левым партиям на предстоящих выборах. Всё-таки все помнят по Франции против кого направлен твой спектакль. — здрасьте! Опять за рыбу деньги? «Ты не вмешивайся, но все помнят». Кстати, третий мотив так и не озвучили, а он лежит на поверхности, те самые «за рыбу деньги». Советский Союз наверняка со спектакля что-то поимеет, вон как лихо он «поимел» меня.

— Миша, да ты сильно не расстраивайся, в любом случае это не больше полугода, в августе уже дома будешь! Тебе же в сентябре на учёбу. Кстати, выбрал куда поступать станешь? Советую в Московскую консерваторию. Всё-таки — Столица!

— Да мне без разницы куда, Леонид Михайлович, лишь бы поскорее. Лучше подскажите к кому мне в Мадриде обратится?

— Это тебе Розенберг объяснит, так что сначала поедешь в Париж. Все документы у него, в Мадриде пока нашего посла нет. Марсель Израилевич тебе всё подробно объяснит и проинструктирует.

От услышанного непроизвольно расплываюсь в улыбке. Мишель, слышишь? Я еду к тебе! И тут же улыбка пропадает. А кто меня там ждёт? Мишель уже наверняка «занята» и мешать ей не собираюсь. Тем более, что буду «наскоком», но с Лепле и Анатрой пообщаюсь обязательно! Ха! Да мы похоже с Майером вновь вместе поплывём. У него билет на воскресенье и опять на «Иль де Франс». Маркус поедет за женой, он всё-таки решил обосноваться в Америке и уже «вложился» в продюсирование фильма по моему сценарию. Чёрт! Осталось-то всего четыре дня до отплытия! У меня слишком мало времени. Автомобиль, а тем более самолёт за хорошую цену теперь точно продать уже не успеваю. Да и чёрт с ними. «Не жили богато, и нефиг начинать!»© Зато теперь знаю кому устроить «маленькую пакость» на прощанье. Хищно усмехаюсь. Вы ещё меня не раз вспомните, когда будете метаться по Нью-Йорку в поисках парковки для автомобиля и ангара для самолёта. Моя «мстя» будет жестокой!

— Валериан Савельевич, да что Вы всё мнёте в руках этот несчастный карандаш? Это же не барышня. Дайте его мне, а то сломаете! — забираю из рук опешившего куратора карандаш, присаживаюсь к столу и достаю из конверта письмо, что хотел отправить домой. В полной тишине дописываю строчки:

— P. S. Дорогая мамочка, все мои планы опять неожиданно меняются. Только что узнал, что эти… — задумываюсь над эпитетом и оставляю троеточие, всё равно цензура вычеркнет то, что я сейчас напишу. Так как цензурное определение в мою голову не приходит. — Опять отправляют меня в командировку на полгода. На этот раз в Испанию. Прости родная, но узнал об этом буквально только что. Не ругайся на меня и пока потренируйся на ушах Крамеров. Обещаю что в корриде принимать участие не стану, разве что в качестве зрителя. Обнимаю и целую крепко-крепко, твой непутёвый сын Мишка.

* * *

— Леонид Михайлович! А вот что-то я Вас сейчас совершенно не понимаю. Чего мы с этим Лапиным цацкаемся и носимся как с писаной торбой? Кто он вообще такой? Ведёт себя нагло, со старшими товарищами вообще не советуется. Да от него неприятностей и головной боли больше, чем от всех остальных наших товарищей, что за рубежом работают! Да и товарищ ли он нам? Он же с этой белоэмигрантской нечестью окончательно снюхался и в последние дни времени с ними проводит больше чем с нами. И заметьте, совершенно отказывается писать отчёты об этих встречах и чуть ли не открытым текстом посылает меня! — Пётр Давидович с возмущением смотрит на Толоконского.

— Успокойтесь, товарищ Гусев. Придёт время и за свои поступки ответят все! Мне вот тоже не совсем понятно поведение нашего товарища Лапина, но я свои эмоции сдерживаю. Возможно мы просто не догадываемся о причинах такого его поведения. Но заметьте, там где появляется Лапин, вскоре обязательно что-нибудь происходит. И это не случайно. Поверьте моему опыту, что и в Испании, куда его так неожиданно «откомандировали», он тоже что-нибудь отчебучет. — Толоконский насмешливо фыркает и продолжает:

— Был бы гоем, так перекрестился бы, что этот беспокойный юноша наконец-то оставит нас в покое. Пусть теперь голова болит у испанских товарищей. Знаете, в юности я одно время увлекался орнитологией, — Леонид Михайлович ностальгически хмыкает, — это