такая наука о птицах. Так вот, там есть такое интересное понятие, как «Фактор беспокойства». Это когда над гнездовьем мирных птиц начинает кружить хищник, или на их территорию заходит опасный зверь. Вот этот Лапин и напоминает мне такого молодого хищника. С виду совершенно мирного и безобидного, но уже одно только его появление провоцирует панику и приводит к непредсказуемым последствиям. Но это, к счастью, уже не наша головная боль.

* * *

Стою на палубе и зябко кутаюсь в пальто. В заливе Лоуэр довольно мерзкая погодка. На термометре плюс семь градусов, но сеет мелкий противный дождь и дует пронизывающий ветер. За влажной дымкой уже почти не видны очертания Бруклинского моста, а все прибрежные постройки надёжно скрыты в плотной дождливой пелене. Поглубже натягиваю «Федору» на уши и провожаю удаляющийся берег печальным взглядом. Нет, по Нью-Йорку я точно скучать не стану, это не мой город и сожалеть о расставании с ним я тоже не буду. Но я плыву во французский Гавр, хотя моя душа рвётся в родную Одессу. Сердце сжимается от тоскливого понимания, что я по-прежнему остаюсь всего лишь пешкой в этом мире и от моих желаний ровным счётом ничего не зависит. Провожу ладонью по лицу, стирая влажные капли со щёк и машинально пробую языком ладонь на вкус. Солёная. Что это, морские брызги? А может просто слёзы, которых никто не видит?

На ум приходят строчки из песни, недавно разученной с сестрёнками Бейгельман. Станут ли они дуэтом «Сёстры Бэрри»? Это зависит уже только от них. Но как же эта песня сейчас зозвучна моему настроению! Эх…

Где взять бы немножечко счастья?

А счастье — удачи сродни.

https://youtu.be/YMfMZnSFG6I

Глава 6. Париж — Мадрид

Мне очень нравится уверенность в себе.

Но жаль, что моё чувство не взаимно…

(М. Лапин)

Атлантика. Она такая непредсказуемая… В третий раз пересекаю её воды и всякий раз она другая. В начале прошлого лета отметилась довольно сильным волнением на всём пути нашего следования из Гавра в Нью-Йорк, но погода стояла просто изумительная и прогулки на внешней палубе нам с Люсей и Катериной были в радость. Летний «Большой Круиз» на лайнере «Императрица Британии» мне вообще запомнился как шикарный курортный отдых где-нибудь на взморье в фешенебельном отеле. Но зимняя Атлантика, это что-то нечто… На солнечную палубу выйти «позагорать» согласится разве что совсем уж «упоротый» любитель зимнего экстремального «моржевания». Даже просто находится на внешней палубе не доставляет никакого удовольствия. Резкий, пронизывающий одежду насквозь ветер с брызгами то ли дождя, то ли морской воды и на фоне мрачных тёмно-серых волн, под рваными, низко нависающими тучами такого же депрессивного цвета, напрочь отбивают всякую охотку любоваться морскими «штормовыми пейзажами». В каюте тоже ненамного комфортнее. Из-за сильной качки даже ночью нормально выспаться не удаётся.

Своего друга и бывшего театрального агента после совместной утренней поездки в порт и посадки на корабль, в следующий раз увидел лишь на ужине в ресторане на второй день плавания. Маркус имел не просто «бледный вид», а ещё и какого-то серо-зелёного оттенка. Впрочем, большинство пассажиров от него в «цветовой гамме» не очень-то отличались. Это мне и ещё десятку таких же «живчиков» от бушующего шторма «ни тепло, ни холодно», остальные пассажиры смотрели на нас с плохо скрываемой завистью. Видимо отправились в путь тоже по необходимости. Теперь понимаю, как же мне повезло в том, что нахожусь на этом комфортабельном трансатлантике. Представляю какая сейчас качка на обычном сухогрузе и что-то мне даже дурно становится от одной мысли об этом. А кроме сухогрузов в Одессу в это время года больше ничего не ходит. Да и в рейсе пришлось бы телепаться больше месяца, а «Иль де Франс» от Нью-Йорка до Гавра «домчит» меньше чем за неделю, благо на первых порах нам и тёплый Гольфстрим в этом помогает. Не будь его и вокруг вообще бы всё замёрзло нафиг, на внешней палубе такой дубак стоит, что мама не горюй…

Заниматься в плавании мне в общем-то особо нечем, но я этому только рад. Всю последнюю неделю своих гастролей был занят только мюзиклом, а затем поспешной подготовкой к отплытию и следить за новостями просто не было времени. Вот и навёрстываю упущенное за утренним чтением старых подшивок газет в библиотеке лайнера. Раз в четыре часа по корабельному радио передают короткую сводку новостей и, если нахожусь рядом с радиоточкой, то с интересом слушаю о том, что сейчас происходит в мире. Но основным источником новостей для меня служит информация от капитана судна Этьена Пайена де Ла Гарандери. Видимо на лайнере в этом рейсе собралось не так уж много «значимых» пассажиров, так что практически прописался «за капитанским столом». У капитана всегда самые свежие сообщения из радиорубки и за столом он охотно делится новостями со своими сотрапезниками. Так что наш обед больше всего напоминает «деловой ужин» из моего времени, а не просто обычный приём пищи.

* * *

Анализируя информацию из газетных публикаций и ту, что получаю от капитана лайнера, всё больше убеждаюсь в том, что история этого мира уже в значительной мере расходится с той, что известна мне. Во-первых — это курс золота. В моём времени цена тройской унции на мировом рынке начиная с тридцать четвёртого года и по семьдесят первый оставалась стабильной и равнялась тридцати пяти долларам США. Но это на рынке драгоценных металлов, в самих штатах покупка золота населением по-прежнему находилась под запретом вплоть до тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года. Но в этом мире на конец января тысяча девятьсот тридцать пятого года золотой фиксинг одной тройской унции на Лондонском внебиржевом рынке уже перевалил за тридцать восемь долларов и медленно, но неуклонно ползёт вверх. И правительство Рузвельта пока не спешит вновь привязаться к «твёрдому курсу» и ратифицировать «Золотой резервный акт», как это было в моём мире. И этому есть своё логическое объяснение.

Если в США «Великая Депрессия» уже идёт на спад и промышленность этой страны во многом справилась с её последствиями, в том числе благодаря большим объёмам долгосрочных заказов из СССР на тяжёлую технику и «высоко технологичное» оборудование для вновь вводимых в строй советских промышленных объектов, то в Европе вся экономика находится в полном упадке, за исключением разве что Италии и… Германии. Страна «с треском» проигравшая «Великую Войну» по её итогам вдруг оказалась даже в лучшем экономическом положении, чем многие европейские страны-победительницы. Заводы и фабрики в городах Германии не подвергались таким массированным и ожесточённым бомбардировкам, что выпали на долю той же Франции. И к окончанию ПМВ не имели сколько-нибудь фатальных разрушений, оставаясь в целостности, сохранности и работоспособном состоянии.

К тому же огромный совокупный послевоенный заём в пятнадцать миллиардов золотых марок от американских банкиров с Уолл-стрит и вдвое меньший (но всё-таки свыше шести миллиардов тех же золотых марок) от банкиров Лондонского Сити в значительной мере помогли Германии начать восстановление промышленности из послевоенного упадка. Но эта помощь оказывалась отнюдь не из-за внезапно вспыхнувшей любви и сострадания к проигравшему противнику. Это был самый обычный прагматический расчёт на то, что чем быстрее Германия восстановит свой промышленный потенциал, тем скорее начнёт выплачивать огромные контрибуции, наложенные на неё Версальским договором. Вся продукция Германских предприятий по плану американского банкира и политика Чарлза Дауэсса, что и пролоббировал этот заём, должна была поставляться в СССР в обмен на сырьё для германских заводов и продовольствие для населения, а вырученная от продажи товаров валюта должна была пойти западным державам в счёт репараций.

И опять тут нет никакой «внезапно вспыхнувшей любви» капиталистов, теперь уже к СССР. Просто бизнес и ничего более. Французским, американским и английским компаниям нафиг не нужны на рынке германские конкуренты. К тому же экспансия дешёвых германских товаров на рынок СССР должна была затормозить развитие своей собственной промышленности. Но тут заокеанские стратеги «немного просчитались». На четырнадцатом съезде ВКП(б) ещё в двадцать пятом году Иосиф Сталин в пух и прах раскритиковал план Дауэса. В своём выступлении советский лидер заявил: «… мы вовсе не хотим превратиться в аграрную страну для какой бы то ни было другой страны, в том числе для Германии. Мы сами будем производить машины и прочие средства производства. Поэтому рассчитывать на то, что мы согласимся превратить