– Я что угодно отдам, чтобы он успокоился, и мы расстались мирно, без драки... – простонала Таня. – Бывает же такое?

– Вы слишком молоды, чтобы развестись мирно! – авторитарно заявила ее родительница. – Тем более он настроен на борьбу! Ты уверена, что не будешь с ним мириться?

– Мам, я не знаю, как прожила с ним и эти-то годы! Не иначе, меня Пашкино исчезновение так пришибло... Сейчас я понимаю, что нам ни в коем случае нельзя было сходиться!

– Это почему же так категорически? – чуть уязвленно поинтересовалась мать. Вероятно, ей претило такое резкое осуждение ее бывшего любимца. – Чем он вдруг так сразу стал нехорош? Если бы я заметила в нем что-то неприятное, я бы первая тебя предупредила! Или я была слепа?

– Наверное, мама, – решилась ответить Таня. – И я тоже. Знаешь, если бы я знала, что Пашу убили, что он меня вовсе не бросил, я бы не спешила замуж. А то, понимаешь, мне стало казаться, что я одна и никто меня уже не полюбит. В таком состоянии я бы вышла за кого угодно! Мне еще повезло!

– В самом деле, – задумчиво согласилась мать. – Только что теперь с этим везением делать, непонятно. Все твои вещи у Вани, он не желает их отдавать. Говорит, чтобы ты забрала их сама. С чем ты в Грецию-то поедешь?

Багаж Тани и в самом деле был более чем скромен и умещался в одном пакете – умывальные принадлежности, смена белья и футболка для сна. Это было все, с чем она начинала новую жизнь... И эта спартанская простота была ей даже по душе. Тане не хотелось забирать ничего из квартиры мужа, словно все вещи там были заражены. Но матери она об этом не сказала. Девушка чувствовала, что та все еще лелеет слабую надежду на примирение с зятем, и не хотела расстраивать ее на прощанье. Завидев в окно знакомую машину, она торопливо закруглила разговор и повесила трубку. Наташа была на работе. Ее мать проводила Таню до порога, широко перекрестила и, внезапно прижав девушку к груди, прошептала, глотая слезы:

– Скажи ему, что я его жду.

– К-кому? – похолодела та, осторожно высвобождаясь из ее объятий. – Простите, мне пора, машина ждет...

Но женщина, не сводя с нее потускневших глаз, повторила:

– Скажи ему, что скоро мы увидимся. Тебя ведь к нему допустят? Пусть он не услышит, все равно скажи. Дай мне слово!

– Хорошо, – пробормотала Таня, – я все сделаю. Наверное, мы привезем...

Она не произнесла слова «прах», оно встало у нее поперек горла. Она не могла сказать о Паше ТАК, возможно, потому, что до сих пор не видела его тела.

– Я его каждую ночь во сне вижу. – Женщина смотрела прямо перед собой, но видела явно не подъезд, а что-то иное. – Четыре года все один и тот же сон! Будто он приходит домой, звонит в дверь, я открываю, а он стоит на пороге и не входит.

Таня пробормотала что-то про начало регистрации и бросилась вниз по лестнице. Она не могла больше видеть этого ушедшего в себя, измученного взгляда. В машину девушка уселась в таких растерзанных чувствах, что даже не заметила пассажирки на заднем сиденье и не расслышала ее приветствия. Только когда старенький «Форд» тронулся с места, до Тани дошло, что у нее за спиной кто-то сидит и здоровается с ней:

– Доброе утро! Мы что, опаздываем?

– Да нет, бабуля, – откликнулся Андрей, бросив внимательный взгляд на Таню. – Как раз к началу регистрации едем. И то рано, у нас ведь багажа нет.

– Простите. – Таня обернулась и пожала протянутую ей сухую старческую руку. – Я сейчас так расстроилась, совсем голову потеряла. Вы нас провожаете?

– Надо же кому-то машину обратно пригнать. – Татьяна Петровна поправила косо сидевшую на макушке беретку и бросила взгляд в зеркальце заднего обзора. – И потом, я вообще люблю аэропорты и вокзалы. Вот где настоящая жизнь! Все кипит, движется, каждую секунду меняется. Мне-то со сломанной ногой больше ездить некуда, ну хоть так, со стороны посмотрю... А что с тебя случилось, Танечка? Семейные неприятности? Андрюша мне сказал, что ты из дома ушла?

– Это-то как раз, наверное, хорошо, – с вымученной улыбкой возразила девушка. – А в общем, да, семейные. Только чужие.

Никто не стал ее расспрашивать, и она была за это благодарна. Машина выехала на МКАД, аэропорт становился все ближе, а у Тани начинало тревожно сосать под ложечкой. Все последние дни она не сомневалась, лететь или нет, и вдруг в последний момент ей стало страшно. «Ну да, кого-то там арестовали, но где гарантия, что меня именно он хотел убить? То есть она? Может, убийца еще на свободе? А если это все-таки мать Андрея? И Матильда ведь видела в переулке, где убили Олю, женщину! Боже мой, так ведь она обязательно расскажет об этом полиции! Она и так настроена против Ирины, а тут еще такое совпадение! Совпадение? – Она поежилась, словно за шиворот ей опустили горсть снега. – А сумка Оли у нее откуда? Зачем ее-то убили, боже мой! Неужели это могла сделать мать Андрея?» Она вспомнила фотографию женщины, снова увидела ее бледное точеное лицо, холодные голубые глаза, смотревшие прямо и неприятно-пристально, плотно сжатый красивый рот, на котором трудно было вообразить даже тень улыбки. Это лицо производило недоброе и сильное впечатление, оно врезалось в память, но вспоминать его было неприятно. Могла ли такая женщина убить? Скрепя сердце, Таня вынуждена была ответить себе – да, могла.

– Ты, Андрей, сильно перед ней не лебези, – внезапно заговорила пожилая женщина. Было понятно, что из нее вырвалось наболевшее. – Она к этому привыкла, ничем хорошим это не кончится. Держись спокойнее. Если хочет к нам вернуться – милости просим, места хватит. Нет – не зови. Если увидишь, что в самом деле больна, попробуй ее все-таки привезти. Страшно представить – человек психически нездоров, и один в чужой стране... Тогда уж надо обиду забыть. Да ты меня слушаешь?

– Конечно, бабуля, – не оборачиваясь, ответил внук. – Какие уж тут обиды.

Таня бросила на него косой взгляд. Она знала, что он не поделился с бабушкой последними новостями из Греции, но считала, что это только отсрочит страшный удар, ожидающий пожилую женщину. Дочь арестована! Дочь, возможно, стала убийцей... Это могло окончательно добить Татьяну Петровну. «Но ему все равно придется сказать! Придется... А собственно говоря, почему? Ведь можно солгать, сказать, что мы видели ее и она не хочет возвращаться. Бабушка столько лет скрывала от внука, что пишет его матери, теперь его очередь врать. Несчастная семья!»

Прощанье в аэропорту вышло каким-то скомканным, торопливым, хотя спешить было некуда – регистрация рейса на Афины едва началась. Татьяна Петровна заметно нервничала, беспокойно поглядывала на часы, и по ее виду никак нельзя было сказать, что она любит аэропорты и сейчас получает удовольствие. Внук крепко расцеловал ее в морщинистые щеки и грубовато приказал:

– Ну, баб, не раскисай! Я-то вернусь, так что при своих козырях ты точно останешься!

– При козырях... – неодобрительно бросила она. – Как ты выражаешься? Если это для тебя игра...

– Бабуль, я так выражаюсь, чтобы у меня тоже руки не тряслись! – Андрей поймал ее пальцы и сжал их в своих ладонях. – Ну, чего ты так боишься?