— Госпожа Филиппова? Я попрошу Вас пройти со мной. У нашей службы возникло несколько вопросов по поводу ваших отношений с сообщницей похитителей госпожой Геворкян.

Мгновенно растеряв всякий пыл, женщина обреченно вздохнула, затравленно посмотрела на зятя, и, поняв, что поддержки не дождется, пробормотала:

— Вещи брать с собой?

— Пока не надо… — холодно ответил ей лейтенант, и, кивнув головой в сторону огромного окна, выходящего на летное поле, сделал шаг в его сторону… …Старик в инвалидном кресле мало походил на ту фотографию, которую Кириллову минут за пятнадцать до приезда в аэропорт продемонстрировал лейтенант: сгорбленный, постаревший лет на двадцать, он выглядел тенью того уверенного в себе мужчины, каким выглядел до поездки. Сложив руки на пледе, прикрывающем перебинтованные ноги, Морозов остановившимся взглядом смотрел куда-то перед собой, и не реагировал ни на объявления по радио, ни на обращения к нему сопровождающей его медсестры.

— Сергей Михайлович? — подойдя к нему вплотную, Кириллов взглядом остановил рванувшуюся навстречу девушку:

— Мне необходимо переговорить с вашим пациентом! Вам нужен приказ начальства?

Считайте, что вы его уже получили…

— Его нельзя беспокоить! — попробовала было посопротивляться девушка, но, поняв, что гость настроен более чем решительно, покачала головой: — Ладно, у вас минут десять. Не больше…

— Договорились…

Никак не среагировав на короткую перепалку, Морозов продолжал смотреть в одному ему интересную точку на полу.

— Сергей Михайлович! Я — друг вашего зятя и Олега Коренева… — начал было Кириллов. — Выражаю вам свое соболезнование по поводу трагической гибели вашей супруги и…

— Как еще зовут Олега? — не двигая губами, еле слышным шепотом поинтересовался старик. — И как прозвище моего зятя?

— Ольгерд. И Мерион Длинные Руки… — так же тихо ответил Михаил Вениаминович. — Я правда их друг… Это? — проследив за взглядом собеседника, Кириллов тяжело вздохнул: — Представитель спецслужбы Франции, которую ребята вынудили сделать все для вашего возвращения на родину… Плохо, что о вашем захвате в заложники они узнали так поздно…

— Что им было надо? — скрипнув зубами, Сергей Михайлович посмотрел Кириллову в глаза, и Михаил Вениаминович понял, что не сможет солгать:

— Они хотели заставить Олега и его друзей убивать… И взяли в заложники тех, кто был им дорог… Вас, мою тещу, друга и его ученика…

— Ублюдки… — выдохнул раненый, и, на мгновение прикрыв глаза, смахнул кулаком скатившуюся по щеке слезу… — Они играют в политику, а мрут почему-то мирные, ни в чем не повинные люди… …Разговаривать с потерявшим жену мужчиной оказалось запредельно тяжело: минут через десять разговора Кириллов вдруг почувствовал, что, несмотря на отличное кондиционирование, вспотел, и ему не хватает воздуха. Морозов не выпячивал своего горя — он довольно логично рассуждал о том, что интерес к его зятю и его друзьям после такого провала должен стать еще больше, что спецслужбы никогда не отказываются от своих планов, и что вряд ли в России они (то есть заложники) смогут чувствовать себя спокойно, и ни разу не затрагивал тему гибели своей жены, но в его внешне спокойном голосе было столько боли, что Кириллов еле сдерживал скопившиеся в уголках глаз слезы. И то и дело сглатывал подкатывающий к горлу комок. … — Нет, деньги я не возьму… Я стар, одинок, и мне ничего не надо… — без тени возмущения в голосе произнес старик, когда увидел в его руках пухлый конверт с пачкой банкнот. — Спасибо за желание помочь…

— Вам нужно лечиться… Услуги больниц в Москве не дешевы… — попробовал было настоять Кириллов, но быстро понял, что это бесполезно:

— А зачем? Зачем лечиться? Моей Нелли уже не вернешь… Для кого мне жить?

— У вас дочь, зять, внучка…

— Где? Я их часто вижу? — вырвалось у Сергея Михайловича. — Я отжил свое, и меня тут уже ничего не держит… Если хочешь помочь — помоги семье того паренька, который пытался спасти нас всех, и родителям его ученика… Вот им будет действительно тяжело…

— Я помогу всем… — убирая конверт во внутренний карман куртки, Кириллов выдержал тяжелый взгляд старика, и, подумав немного, добавил: — В Москве вас будет ждать мой человек. Скажет, что от Кириллова. Он устроит вас в больницу и сделает все, что от него потребуется… Он знает, как со мной связаться. И привезет вам телефон, на который сможет позвонить ваша дочь. Если что понадобится — звоните мне или ему. А через недельку — полторы я буду в Москве сам, и вас обязательно навещу…

— Что с Марком, сынок? — пропустив мимо ушей последнюю фразу, старик испытующе посмотрел Кириллову в глаза. — И как там моя дочка?

— Их достать не удалось. Есть небольшие проблемы, но, я надеюсь, что вскоре ребята их решат и смогут навестить вас лично…

— Ты мне не лжешь?

— То, что отпустили и вас, и меня — полностью их заслуга… — вырвалось у Кириллова.

— Тебя… тоже? — оживился было Морозов, но, видимо, вспомнив о гибели супруги, снова сник… — Тогда… ясно… Ладно, не буду тебя задерживать… Ты, наверное, хочешь побеседовать с остальными?

— Да… — не стал отпираться Кириллов. — Хочу.

— Спасибо. И береги тебя Бог… …Слушать рассказ Галины и представлять то, что видела девчушка, было страшно: перед глазами Кириллова возникали картины ночного океана, вспышки выстрелов из винтовки и еле видимые с яхты буруны разрезаемой скутером океанской глади. Глядя в абсолютно сухие глаза так много пережившего ребенка, Михаил Вениаминович неожиданно почувствовал в себе желание убивать. Тех, кто смог выстрелить в спину уплывающему на водном мотоцикле ребенку. Тех, кто расстрелял две обоймы в раненого Соловья, пытавшегося прикрыть собой ученика. Тех, кто, убив жену Морозова, хладнокровно взрезал ей живот, чтобы не всплыла, привязывал к ногам тяжеленные гантели и сбрасывал за борт. Тех, кто стрелял в старика и кто бил ногами в живот эту повзрослевшую за одну ночь девочку…

— А потом они сбежали, как трусы… — презрительно скривив губы, говорила она. — Включили радио, передали сигнал SOS, и уплыли хрен знает куда…

— Что за выражения, доча? — автоматически перебила ее мать, но тут же замолчала.

Видимо, сообразив, что такие мелочи ее дочь уже не взволнуют.

— Нас нашел пограничный катер… Потом всех таскали на допросы, пытались поймать на противоречиях — видимо, искали среди нас сообщников похитителей. А эта сука Карина уплыла вместе со своими друзьями.

— Какая Карина? — не понял Кириллов.

— Да тварь одна. Приехала с нами, типа, тоже отдыхать, а на самом деле сливала информацию бандитам… — подала голос затихшая было мать Гали. — Удавила бы эту сволочь…

— Скажи, Галя, а ты уверена, что погиб и Соловей, и Кошкин?

Девочка потерла лицо ладонями, посмотрела Кириллову в глаза, и тихо прошептала:

— Их топили так же, как жену Сергея Михайловича. Я видела своими глазами. Кошаку обе пули попали в спину. Одна — куда-то под правую лопатку, а вторая, кажется, перебила позвоночник. А в Геннадия Михалыча попали раз двадцать… Он стреляли даже тогда, когда стало ясно, что он убит… — промолчав почти минуту, вдруг прошептала Галина. — Я… смотрела, и не могла пошевелиться… и не смогла заорать или заплакать… у меня словно отнялось все тело, и… я до сих пор проклинаю себя за трусость… Прыгни я на спину снайперу — они смогли бы уйти…