Она опустила голову, руки ее были сложены по бокам. Донья Каталина схватила ее за плечо и оттолкнула от меня. Палома не сопротивлялась, хотя ее косы взлетели от силы толчка.

Гнев угас в одно мгновение, будто меня окатили ведром холодной воды. Я потерял самообладание и поддался ненависти к донье Каталине, и теперь из-за этого пострадает Палома.

– Вон из моего дома, – зашипела донья Каталина. – И молитесь, чтобы я не доложила падре Висенте о вашем визите. – Глядя мне прямо в лицо, она продолжила: – Мое слово против вашего, падре. Как думаете, кому он поверит?

Нет чувства более горького, чем беспомощность. Я смотрел на то, как стойко держится моя кузина, как опущена ее гордая голова. В горле засаднило.

Донья Каталина заметила эту заминку. Она почуяла мой страх, мои сомнения и сожаления, ведь виной страданиям Паломы был я. Она нашла самую уязвимую часть в моем теле и нанесла последний удар:

– Я изгоняю вас из Сан-Исидро, – холодно произнесла она. – Если я когда-либо узнаю, что вы были тут против моей воли, или услышу, что вы распространяли индейские суеверия, я сдам Палому Инквизиции.

Самодовольство в ее голосе поражало так, будто она и правда меня ударила.

– Иди, Андрес, – попросила Палома. – Просто уходи.

Ошеломленный, я отступил в темный сад за кухней, развернулся на пятках и пошел прочь. Я причинил Паломе боль и больше никак не смогу защитить ее. Не смогу исправить тот ущерб, что нанес.

Я пытался поступить как Тити, но потерпел неудачу. Я подверг Палому опасности. Я не помог Мариане. Я всех их подвел.

Накрапывающий дождь бил по моим горящим щекам, будто лед, и перемешивался со слезами ярости. Как раз в тот момент, когда я вышел из кухни, во дворе показалась фигура в капюшоне. Донья Хуана, дочь старого Солорсано, откинула капюшон своего плаща и хмуро посмотрела на меня сквозь дождь.

– Вильялобос? – спросила она с искренним удивлением. Услышав свою фамилию, я почувствовал сильную боль. Так дон Солорсано звал моего отца, когда тот работал на асьенде. Так обращались ко мне и к моим братьям. Мальчишка Вильялобос. Будто мы не представляли собой ничего, кроме напоминания, что рабочий-испанец обесчестил служанку с асьенды и женился на ней по приказу. Эта фамилия была свежим и болезненным шрамом, оставшимся от креолов, захвативших эту землю, – и в такие моменты мне хотелось содрать его со своего тела, как плоть, чтобы сжечь. – Что ты делаешь здесь в такой поздний час?

Я скорее почувствовал, чем увидел, как Хуана окинула меня оценивающим взглядом – от нахмуренных бровей до сжатых в кулаки рук.

Моя семья жила на этой земле дольше, чем Солорсано находились в Новой Испании. И быть изгнанным из собственного дома, получить запрет и не иметь возможности связаться с семьей…

Я прошел мимо Хуаны, оставив ее вопрос без ответа. У меня не было терпения ни для одного Солорсано. Не сегодня. Не тогда, когда ненависть разрывала мне ребра, пока я шел сквозь ночь.

Ненависть к Солорсано, к донье Каталине. К самому себе за то, что подверг Палому опасности.

Она не может находиться здесь. Не с этими чудовищами.

Я найду путь к ней, к этому месту – даже если это будет последним, что я сделаю в своей жизни. Ни один Солорсано не встанет у меня на пути. Горе превратило эту мысль в раскаленную молитву, отпечатавшуюся на моих костях обещанием.

Господь, помоги мне вернуться.

Настоящее время

Мы с Паломой ждали в кабинете у спальни, пока там находилось такое количество людей, какое эта комната не видывала до сегодняшнего дня: Падре Андрес, Хосе Мендоса и каудильо Викториано Роман – местный военный офицер, назначенный следить за порядком в районе Тулансинго. Он со своими людьми прибыл с удивительной быстротой, учитывая время, в которое за ними послали. Люди Романа сейчас обходили территорию в поисках преступников.

Мы послали и за врачом, но его не было в городе. Его супруга сообщила гонцу, что он находится в почти дне дороги отсюда, в асьенде Алькантарилья. Он уехал навестить беременную дочь землевладельца, подхватившую лихорадку, и вернется, как только сможет.

Палома стояла в дверном проеме. По ее настоянию я переоделась в подобающую одежду, но волосы оставила нетронутыми. Я не надела ни чулок, ни туфель, и теперь ступни, покрытые растрескавшейся грязью со двора, пачкали ковер.

– Донья Солорсано, – Роман позвал меня из спальни.

Я испуганно подняла голову. Палома озабоченно нахмурила брови и прошептала:

– Они вас зовут.

Я знала. И все же застыла в нерешительности. Я не хотела проходить сквозь дверь, ведущую в спальню, но так было нужно.

Я проглотила ужас, стоящий в горле, и шагнула в комнату.

Андрес с Хосе Мендосой стояли ближе к двери, около моего трюмо. Роман стоял на противоположной стороне комнаты, прямо напротив них. Грубым и властным жестом он указал на стену.

– Вы обычно открываете это окно на ночь, донья?

Я должна была смотреть на него. Я старалась изо всех сил. Но против своей воли, словно по вине силы притяжения или от тяжести ужаса, мой взгляд упал на кровать.

Родольфо лежал на спине, закутанный в простыни. Лицо его было бледным, открытые глаза со стеклянным, замершим взглядом – расширены от ужаса, как у Аны Луизы. Как и Ана Луиза, Родольфо был мертв.

На этом сходства заканчивались.

Кровь пропитала его сорочку и простыни, жутко-черные в утреннем свете. Кровь расползлась до изголовья кровати и пролилась на пол. Ею была перепачкана даже оштукатуренная стена под окном, где стоял Роман, ожидая моего ответа.

Горло Родольфо было перерезано от уха до уха, как у овцы после убоя. Красные края разреза в свете выглядели неподобающе, но я не могла отвести взгляда.

Не могла.

Даже когда Родольфо по-птичьи резко повернул голову, и его глаза забегали по комнате, осматривая ее, после чего остановились на мне. Его прекрасные бронзовые волосы откинулись на подушку, когда невидимая нить, будто привязанная к его грудной клетке, потянула его так, что спина выгнулась.

Он не отрывал от меня взгляда, но глаза его были невидящими. Стеклянными и пустыми.

Затем он заговорил.

Или скорее что-то оживило его губы, двигающиеся скованно и мучительно. Голос, исходивший от него, не принадлежал ни ему, ни какому-либо другому мужчине. Это был женский голос, голос молодой девушки, наполненный злобой.

– Отвечай ему, дрянь.

В ушах зазвенела тишина. Я оторвала взгляд от Родольфо и, ошеломленная, посмотрела на Андреса. На Хосе Мендосу. На Романа. Все они ждали от меня ответа.

Они не слышали голоса, исходящего от Родольфо. Они не видели, как резко дернулась его голова и как задвигались концы пореза у шеи, превращаясь в рот огромного чудовища.