по-утиному вытянув губы.

– Да, – послышался глухой, утробный голос учителя. Губы его проделали смешное чмокающее движение.

– Какие?

– Операции по извлечению белого и серого вещества с целью изучения их состава у людей разного пола, характера, нрава и психологического типа личности.

Петя разинул рот, Грених не изменился в лице.

– Сколько таких операций было произведено вами?

– Девятнадцать.

– Сколько пациентов вы потеряли?

– Троих.

– Кто те люди, которых вы оперировали?

– Их имена мне не сообщали.

– Что вы можете сказать об их роде деятельности?

– Это тюремные заключенные, опасные преступники, приговоренные ревтрибуналом к смертной казни.

– Они знали, что их ждет такая операция вместо смерти?

– Да, взамен они получали койку и больничные условия.

– Где вы их проводите?

– Психиатрическая колония. Курская железная дорога, станция Столбовая.

– Вы были в квартире профессора Грениха?

– Да.

– Что вы там делали?

– Спасал книги.

– Много спасли?

– Несколько десятков томов.

– Сколько раз вы приходили туда?

– Четыре или пять.

– Вы страницы выдирали из подшивок?

– Да.

– Зачем?

– Они послужили базой для моего исследования белого и серого вещества.

Грених с ненавистью и презрением выпрямился, зло скрежетнув зубами, но продолжал держать часы у уха Хорошилова.

– Вы производите операции по удалению части белого вещества через глазницу? – он встал полубоком, будто сторонясь заразного больного, брезгливо удерживал руку у его уха и говорил как бы в сторону.

– И так тоже.

– Вы практикуете гипноз?

– Нет.

Грених положил два пальца на запястье учителя, ловя сердечный ритм и одновременно глядя на стрелку часов, все еще тикающих у уха.

– Вам стало душно, ваш пульс замедлился, давление упало, нечем было дышать, и вы потеряли сознание. Но сейчас вам лучше.

Грених выдержал несколько секунд, убрал часы в карман и, схватив учителя за подмышки, приподнял, усадил так, что он откинулся на спинку стула. Некоторое время он смотрел в его бледное лицо, придерживая рукой спину и отлавливая ритм дыхания и сердцебиения, а потом легонько стукнул ребром ладони в область сердца, в межбровье и сильно нажал на точку под носом над верхней губой. Словно оживленный робот, Хорошилов вскинул голову, широко раскрыв рот, с шумом втянул воздух и глянул сначала перед собой на Петю, потом на Грениха, на руке которого отчасти повис.

– Вам стало душно, ваш пульс замедлился, давление упало, нечем было, наверное, дышать? Вы потеряли сознание, – повторил профессор чуть мягче.

Хорошилов провел рукой по глазам в поисках очков. Постепенно лицо его, ставшее на время сеанса синюшно-белым, возвращало краску. Петя не сразу догадался подать ему очки, по-прежнему стоял, судорожно сжимая обе оправы в руках.

– Но сейчас вам лучше, – Грених взял очки и положил их на стол перед Иваном Алексеевичем.

– Такая духота… – тихим и слабым голосом проговорил тот. – Это невероятно. Я что, упал в обморок?

– Да, простите… Это моя вина. Был резок, – извинился Грених. – Увидел у вас книгу брата, ныне покойного… – и он поднял со стола «Руководство к хирургической анатомии». – Растащили библиотеку, собираю по крохам.

– Я… я… – затянул учитель, надев сначала одну оправу – оказалась не той, он снял, потом другую, и хрипло добавил: – Я купил ее на развале. Но если это ваша книга, берите!

– Правда? – Грених выдавил улыбку, которая, должно быть, показалась Пете пугающей, после того, что он увидел. – Благодарю. Я ваш должник. Сколько она стоила?

Хорошилов смотрел на Грениха остекленевшим взглядом, прилагая все мыслительные усилия, чтобы восстановить в памяти факт падения. Он неуверенно поднял руку к голове и стал прощупывать череп под волосами, щурясь и вздрагивая каждый раз, когда наскакивал пальцами на синяк или шишку. Грохнулся-то учитель весьма по-настоящему.

– Берите так! Берите, Константин Федорович, – прохрипел он.

Хрипота была следствием спазма голосовых связок в результате мануального воздействия на особую точку, находящуюся в области грудной клетки, осуществленного в момент меж вдохом и выдохом, когда внимание гипнотизируемого полностью перенесено на отвлеченный предмет, в данном случае на руку Грениха, которой он махал перед глазами Хорошилова. Легким ударом Грених заставил сердце гипнотика едва ли не остановиться, вместе с тем вызвать спазм дыхательных путей, приостановить кровоток, притормозить работу мозга и остальных органов жизнедеятельности. Хорошилов погрузился в состояние принудительного сна. В гипноз его ввели голос Грениха, звук часового механизма и барабанная дробь дождя.

Подобным способом введения в гипнотический сон профессор пользовался редко, только в работе с некоторыми преступниками, иногда чтобы опросить свидетелей особо запутанных дел или проникнуть в глубины подсознания и бессознательного трудно поддающегося лечению больного. И никому его не показывал, такой сеанс проводил всегда один на один с гипнотизируемым или же действовал незаметно, как фокусник.

Шкловского он тоже гипнотизировал, нажав на средостение. Но техника не сработала, потому что тот стойко сопротивлялся внушению, его внимание не было сосредоточено на часах.

Чтобы добиться столь молниеносного эффекта, Грених возобновил изучение рефлексов головного мозга, идеомоторных актов, чувствительности и восприятия. А идею освоить мгновенный гипноз ему подал тот, кто должен был явиться, по иронии судьбы, на маскарад в костюме Фокусника.

Это были старые как мир цыганские секреты, доставшиеся братьям Грених почти даром.

Как и когда-то в Преображенской больнице, Константин Федорович подошел к их изучению с научной точки зрения и открыл то, чего раньше не знал – некоторые рычаги воздействия на нервную систему, связанные с сердцебиением, дыханием и процессом моргания, когда мозговая деятельность снижается на доли секунды. Открытия эти были столь ошеломляющими, удивляющие своей поверхностной очевидностью, что Грених пока даже записывать ничего не стал, чтобы такие опасные секреты гипнотизации и умения влиять на сознание не попали кому в дурные руки.

Глава 16. За дело берется старший следователь Мосгубсуда

– Это невероятно! Вот как вы развязываете языки? Я слышал, но чтобы видеть!.. Потрясающе! – тараторил Воробьев, когда они с Гренихом устремились по мокрым улицам из университета в Трехпрудный переулок навестить Шкловского. Дождь прекратился, но солнце не вышло. Духота лишь усилилась от пролитой на мостовые влаги. Сильно пахло прелой травой, глиной, разбухшим от влажности деревом и мокрой брусчаткой.

Грених поднял глаза к небу, где свинец грозовых туч встречался с умытой зеленью пышных крон. Ветер поминутно швырял в лицо мелкие брызги с веток. Поморщившись от головной боли, усталым движением он утер со лба капли и опять вперился взглядом в свои ботинки – предстоял непростой разговор с человеком, которого, как оказалось, он знал, но бесконечно давно: прошло будто лет пятьдесят, хотя всего лишь десять-двенадцать. Жизнь помотала Шкловского, отняла фунтов тридцать веса, часть волос, добавив седины и морщин. Да и был он больше консультантом брата, чем