— Не преувеличивай, — с облегчением вздохнул Феликс, чувствуя, что патроны у нее кончаются. — Сейчас не советские времена. Ничего с нашими мальчиками не случится.

Он не сказал жене, что подал в отставку по состоянию здоровья. У него действительно стало серьезно пошаливать сердце.

Отставка была принята, хотя его жена до последней минуты не верила и бомбардировала своего московского любовника письмами, требуя, чтобы Феликса во что бы то ни стало задержали в Йоханнесбурге. Но тому тоже в конце концов все надоело. Он понял, что его используют, что ей важен и дорог не столько он сам, Гриценко, сколько стремление досадить мужу и удержать его возле себя.

Супруги вернулись в Москву и сразу же подали на развод. Оба их сына были уже совершеннолетними, квартиру и дачу Феликс охотно согласился оставить жене. У нее была своя машина. Поэтому никаких затруднений с разводом не предвиделось.

Все это он рассказал Элле.

— Моя совесть чиста, — закончил Феликс свой рассказ. — Об одном жалею: я успел, как всегда, к шапочному разбору.

— Ничего, твоя дочь тебя еще порадует, — горестно вздохнула Элла. — Хотела бы я понять, что за бес в ней сидит. Вот никогда я не верила ни в какие гороскопы, но наша дочь — чистый скорпион! И родилась седьмого ноября.

— Ты писала, что у нее появился мальчик…

— Чудный парень! — расцвела Элла. — Такое солнышко… Знал бы ты, как она его мучает. Ему назло в стриптизерши пошла.

— Но ведь с этим покончено? — неуверенно спросил Феликс.

— Покончено, и на ближайшие пять минут он ее герой, спаситель, рыцарь в сияющих доспехах. Но что будет дальше, я не знаю. Вот сейчас она поехала объясняться к его бабушке. Золотая женщина, психиатр. Боюсь, как бы Юля ей не нахамила.

— Ну, психиатры умеют справляться с такими ситуациями. Давай поговорим о нас.

— Феликс, — взволнованно заговорила Элла, — я тебя умоляю, давай подождем. Мы столько ждали, можем потерпеть еще немного.

— Я согласен терпеть, но скажи мне, ради бога, чего ждать?

Элла задумалась.

— Юля страшно неуравновешенная. Она может взбрыкнуть, еще что-нибудь выкинуть… Я уже сказала ей, что ты ее отец, и она приняла эту новость без восторга. Она хочет, чтобы ничего не менялось. Чтобы мы с ней всегда жили вместе. Ревнует меня к тебе.

— Но если у нее есть молодой человек…

— Феликс, если она выйдет за него замуж, я впервые в жизни пойду в церковь и поставлю богу свечку. Хотя, наверно, придется идти в синагогу… Ты не против, что он еврей?

— Элла, я тебе удивляюсь! Привет тебе от моей бывшей! Это она большой мастак по азикам, хачикам, жидам и прочим. Ей бы родиться где-нибудь в Мюнхене в начале прошлого века. Все равно кончилось бы катастрофой, но она хоть прожила бы несколько лет в свое удовольствие.

— Я тебе не рассказывала… Тогда, в девяносто восьмом году, когда ты спас мои деньги, я позвонила, хотела тебя поблагодарить. И нарвалась на нее… Не хотела тебя расстраивать.

— Не волнуйся, она сама мне рассказала. Нет, не тогда… недавно. Ладно, давай забудем о ней. Извини, я отвлекся. Если этот парень может сделать Юлю счастливой, мне все равно, кто он — зулус или эскимос. Но я не хочу тянуть со знакомством. Ей уже скоро двадцать лет! Двадцать лет ты держала меня на морозе, не пускала на порог. Я устал. У меня больное сердце. Я хочу наконец войти в дверь и согреться.

— Феликс… — Элла обняла его. — Я не знаю, когда она вернется…

Но он уже не мог ждать, да и она не могла. Они сами не заметили, как оказались голыми на диване, служившем ей постелью. Им было так хорошо, как никогда в жизни, разве что как в тот первый раз, когда они пили шоколад в стоячем кафе-стекляшке на Пушкинской площади. И когда он держал ее за запястья.

— Я так много времени потратила на ненависть к мужчинам вообще, — призналась она, прижимаясь к нему.

— В твоих обстоятельствах это было понятно.

— А теперь Юля делает то же самое.

— Ну, если этот ее парень такой замечательный, как ты говоришь, может, он ее убедит не тратить время зря?

— Но тебя я всегда любила, — продолжала Элла, следуя ходу своих мыслей. — Всегда, с самого первого раза, когда ты подошел ко мне и попросил перепечатать монографию. Ты улыбнулся, и мне показалось, что в комнате светлее стало. Как будто штору отдернули или лампочку зажгли.

— Я тоже влюбился в тебя с первого взгляда. Мне хотелось тебя съесть. Помню, на тебе была такая смешная кофточка с букетами. Мне хотелось снять ее, а потом долго, не спеша, глотать этот шоколад — твою кожу. — Феликс показал, чего ему тогда хотелось. Он целовал ее широко открытым ртом, пытаясь захватить как можно больше роскошной карамельной кожи губами, зубами, языком. — Я годами не мог спокойно смотреть на шоколад: мне казалось, что я вижу тебя.

Она улыбнулась ему томной, усталой улыбкой вполне счастливой женщины. Надо было встать, Юля могла вот-вот вернуться, но так не хотелось подниматься, так хорошо было лежать, прижавшись к любимому мужчине, ощущая его всем телом…

— Сколько же времени мы потеряли зря! — Элла вдруг заплакала. — Мне первого мая уже стукнет сорок девять!

— А мне в октябре — шестьдесят один, — спокойно сказал Феликс.

Но пока на дворе стоял еще апрель, безумный, начавшийся в ноябре апрель 2007 года, они лежали в постели и неспешно занимались зрелым, спелым, сладким, как густой шоколад, сексом.

— Ты прав, — сказала Элла, — не будем ничего ждать. Я постараюсь ее как-нибудь вразумить. Но сейчас нам лучше встать, она в любую минуту может вернуться. Где же ты жить будешь, если оставил квартиру жене?

— У мамы. Ей восемьдесят, но она — тьфу-тьфу-тьфу! — здорова. Представляешь, у Юли есть бабушка!

— А она примет Юлю? И меня?

— Конечно, примет, что за вопрос!

— Я когда-то в детстве, еще в детдоме, — уточнила Элла, — читала рассказ Мопассана про моряка, который привез домой чернокожую невесту. Его родители не дали им пожениться. Как видишь, я этот рассказ до сих пор помню.

— Моя мама совсем не такая. Она добрая, нежная…

— Расскажи мне о ней, — попросила Элла.

— Давай лучше не сейчас. Я расскажу, когда Юля будет здесь.

— Ладно. А твои сыновья?

— А что мои сыновья?

— Как они отнесутся к появлению такой сестры?

— Тебе честно сказать? — спросил Феликс.

— Конечно, честно, иначе какой смысл?

— Ладно, говорю честно: мне все равно. Мои сыновья — взрослые люди. Не скрою, на них сильное влияние оказала мать. Она может им поспособствовать в карьере. Я могу дать только знания, но все, что мог, я уже дал. Мой старший сын работает в представительстве ООН в Женеве, младший окончил курсы переводчиков при той же ООН и сейчас устроился в Нью-Йорке. Оба будут круглыми дураками, если отвергнут такую сестру, но, повторяю, на меня их мнение не повлияет.