— Мне бы очень хотелось, чтобы у Юламей появились родственники. Со стороны Дани — это ее парень — есть только его бабушка. Его родители погибли, когда он был совсем маленьким. Его дедушка умер чуть больше года назад. А у твоих сыновей могут появиться жены, дети…

— Давай не будем загадывать, — ласково улыбнулся Феликс. — Одна бабушка у нее уже есть, а если она выйдет за этого Даню, будет и вторая. А главное, у нее будут собственные дети.

У Эллы болезненно сжалось сердце. Она решила пока не говорить Феликсу, что у Юли, возможно, никогда не будет собственных детей.

— Юля сама еще ребенок, ей не стоит с этим торопиться, — сказала она с фальшивой улыбкой. — Что-то она там засиделась. Ушла к одиннадцати, а сейчас уже скоро три…

— Не волнуйся. У них просто трудный разговор, — ободрил ее Феликс.

Разговор и впрямь выдался трудный. Софья Михайловна стала осторожно расспрашивать Юлю о планах на будущее. Юля тут же ощетинилась.

— Мне ваш внук предложение сделал. А вы не против, что он женится на шиксе?

— Юля! Откуда ты знаешь такие слова?

— Не знаю, — Юля пожала плечами. — Где-то слышала. Так что вы скажете? Как вы к этому относитесь? Может, мне стоит перекреститься в еврейскую веру?

Софья Михайловна покачала головой с тихим смешком:

— В иудейство нельзя креститься. Крест — символ христианства. А перейти в иудейство — это значит принять гиюр. Но я этого не требую, я не религиозна. Разве что вы с Даней собираетесь переселиться в Израиль?

— Он ничего такого не говорил. Да и вряд ли он захочет уехать. Он любит свою работу…

— Ну а ты? — спросила Софья Михайловна. — Что ты любишь?

— Я? Ничего.

— Разве? А как же твоя мама?

— Мама, да, конечно, но у нее теперь отец появился…

— У нее? — удивилась Софья Михайловна.

— Нет, это мой отец. Но она сказала, что она его любит.

— И ты уже в трансе. А разве ты не хочешь его полюбить?

— Я его не знаю, — заупрямилась Юля. — И потом я… не умею любить.

— Вот уж ни за что не поверю! Ты же любишь маму. И Нину. Ну, я надеюсь, и Даню тоже…

— Даня ничего. Нет, он клевый. Нет, я не то говорю… извините.

— Не извиняйся. Говори что хочешь. Я понимаю, тебе трудно говорить о любви.

— Я даже ему еще не сказала! — На глазах у Юли появились слезы. — Он имеет право первым услышать.

— Это бесспорно, — согласилась Софья Михайловна. — Но тебе трудно сказать, да?

— Я не знаю, как это делается. Чувствую себя полной дурой.

— А почему, Юля? — допытывалась Софья Михайловна. — Тебе кажется в глубине души, что это неправда?

Юля покосилась на нее с опаской.

— Откуда вы знаете?

— Работа у меня такая. Значит, на самом деле ты его не любишь?

— Я не знаю! Мне кажется, все это полная туфта… извините. Я имею в виду слова.

— То есть ты отделяешь чувства от их внешних проявлений. Чувства надо скрывать… на всякий случай.

— Нет, не так, — с тоской проговорила Юламей. — По-моему, нет на свете вообще никаких чувств!

— Правда? Но ты же любишь свою маму!

— Ну, мама — это совсем другое…

— А Даня? — настойчиво продолжала Софья Михайловна.

Юля не нашлась с ответом.

— А Нина Нестерова? Ведь ты так привязана к ней.

Юля, глядевшая в окно, повернулась к старой женщине:

— Только Нина и мама. Больше у меня никогда никого не было.

— Позволь с тобой не согласиться, — мягко возразила Софья Михайловна. — Ты опять забываешь Даню. И потом, у тебя была еще Салям…

— Салям — это не то. Нет, она была ничего, но она глупенькая. Так глупо погибнуть! Я пыталась ее отговорить. Она не послушалась.

— Если хорошенько подумаешь, в твоей жизни было немало хороших людей. Не нужно всех обожать. Главное — не отгораживаться. А ты отгораживаешься. Чуть что — сразу выставляешь колючки, как ежик.

Юламей вспомнила анкилозавра и улыбнулась.

— В общем, вы мне советуете сказать спасибо за то, что у меня есть, и не рассчитывать на большее.

— Ничего подобного, — нахмурилась Софья Михайловна. — Я тебе советую прежде всего отбросить прошлое, не цепляться за него. И немного больше открытости, немного больше легкости в отношениях с людьми. Не надо считать всех мужчин негодяями. Это удел старых дев.

— Почему старых дев? — заинтересовалась Юля.

— Потому что им очень хотелось выйти замуж, но их никто не брал, и они возненавидели предмет своего вожделения. Это называется фрустрацией.

— Но я вовсе не рвусь замуж!

— Ну, значит, останешься старой девой, — усмехнулась Софья Михайловна. — И все будут думать, что ты ненавидишь мужчин, потому что тебя никто замуж не взял.

— Ну и пусть думают что хотят, мне все равно. Вот вы говорите, не надо считать всех мужчин негодяями, — со сдержанной страстью заговорила Юля, — а я… Я бы их всех передавила!

— Всех? — переспросила Софья Михайловна с лукавой улыбкой. — И Даню? И моего покойного мужа?

— Нет, Мирон Яковлевич был классный.

— А Вашкевич?

— Вашкевич тоже.

— А Никита?

— Да, конечно. Просто супер.

— А Геннадий Борисович Рымарев? Вот ты о нем не подумала. Он по своим убеждениям — реакционер. Его послушать — уши вянут. Но он неподкупно честен, он никогда пальцем не тронул бы женщину или ребенка и другим не позволил бы. Он абсолютно порядочный, бесстрашный и благородный человек. Это он со своими бойцами очищал для тебя улицу перед судом, чтоб на тебя не бросился никто из этих бесноватых кликуш, которые там собрались. Но ты заметила кликуш и не обратила внимания на Рымарева.

— Ну, ему Никита приказал, — принялась оправдываться Юля.

— Ничего Никита ему не приказывал. Там был Воеводин — кстати, вот еще один отличный мужик! — и он хотел вызвать ОМОН. А Рымарев сказал: «Мы сами справимся». Это вовсе не входило в его обязанности. И поверь мне, если бы он просто шел по улице и увидел, как к тебе кто-то пристает, он бы всех расшвырял, как котят, ни о чем не спрашивая.

— Я и сама могу всех расшвырять, как котят! — запальчиво выкрикнула Юля, но под насмешливым взглядом Софьи Михайловны смолкла. — Выходит, я ни черта не понимаю в людях, — закончила она упавшим голосом.

— Выходит, так.

— И что же мне делать?

— Перестать жить прошлым, — живо ответила Софья Михайловна.