Но за всю эту благодать Прим стребовал две тысячи сестерциев в год! Две тыщи сестерциев, – считал Эдик упавшим голосом, – пятьсот денариев, двадцать ауреев… «Да на пятнадцать сестерциев можно спокойно целый месяц жрать!» – возмущался Гефестай. «Тебе на еду придется тратить по двадцать…» – уточнил Эдик. «Надо же, все как в Москве! – усмехнулся Лобанов. – Цены на жилье дикие, и фиг их одомашнишь! Плати, Искандер…» Искандер закряхтел и отсчитал двадцать золотых.

И стали они жить-поживать да добра наживать.

2

Мир-Арзал стоял в роскошном перистиле хозяйского домуса и завидовал. Всему. Роскошным рядам колонн из зеленого мрамора, голубой водице хауза-имплювия, пышным клумбам, засаженным мягким аканфом, алоэ, тамариском, маргаритками, красным маком, нарциссами, мозаичным дорожкам, – ходишь по ним, будто полотна Рубенса топчешь…

Мир-Арзал вздохнул и поплелся в атриум – скоро разнарядка, господа заговорщики посовещались и готовы загрузить слуг своих поручениями.

Атриум повторял перистиль, только колонны были другие – из желтоватого нумидийского мрамора. В углу, у прохода в кабинет-таблинум, стоял тяжелый мраморный стол-картибул. Его столешница-плита была заставлена бронзовыми безделушками, статуэтками, канделябрами. В галерее, сбоку от двери в экседру, малую гостиную, стоял другой стол – моноподия. У него была всего одна толстая ножка и столешница из цитруса, чудовищно дорогого и редкого дерева, красновато-коричневого, с длинными «тигровыми» полосками. Рабыня Адэлла галлиянка, уверяла, что моноподия обошлась Гаю Авидию Нигрину в триста тысяч сестерциев! Просто в голове не укладывается!

У стенки рядом с монополией звала присесть субселлия, затейливо изукрашенная скамейка, покрытая тирским пурпуром с фиалковым оттенком. С жиру сиятельный бесится… Мир-Арзал медленно подошел к двери в кубикулу Авидии Нигрины, остановился, с усилием сделал еще один шажок, неизвестно зачем погладил дверной косяк, облицованный пластинками из черепашьего панциря. Судорожно вдохнул и толкнул дверь. Спальня дочери консуляра странно контрастировала с показной роскошью домуса. Ничего особенного: бронзовая кровать, круглый трехногий столик у изголовья, на нем маленький светильник, невысокий канделябр, чашка, свиток. Матрас, правда, набит превосходной левконской шерстью, а подушка – пухом германских гусей, но это, скорее, привычка к удобству, а не стремление хвалиться богатством.

Авидия Нигрина сидела на табуретке перед этрусским зеркалом и расчесывала волосы. Она еще была не одета, и Мир-Арзал застал ее в тунике из тонкого шелка, полупрозрачной и до того легкой, что девушка казалась голой. Ткань струилась золотистым туманом, подчеркивая крепкие груди, высокие, большие, как половинки ананаса, обволакивая тугую попку, похожую на перевернутое сердечко… Мир-Арзал облизнул пересохшие губы.

– Сальве… – хрипло выговорил он.

Авидия Нигрина удивленно обернулась, ее бровки нахмурились.

– Что ты здесь делаешь? – холодно спросила девушка.

Она спокойно укладывала волосы и перевязывала их ленточкой, даже попытки не делая опустить поднятые Руки, прикрыть ими груди, столь откровенно и дерзко Распирающие тунику. Мир-Арзал все видел отчетливо – розовые малинки сосков, темные кружки ареол, пупок, все впадинки и потаенные складочки! По лбу на нос ему скатилась капля едкого пота.

– Будь моей, Авидия! – выпалил Джуманиязов. – Аллах свидетель, никого я так не желал, как тебя! О, цветник души моей! – сказал он с жаром. – Все сделаю, как ты велишь! Любого отправлю в ад, только укажи! Что хочешь, добуду, только дай испить сока услады из родника твоей прелести!

Авидия Нигрина слегка растерялась под напором восточного темперамента. Но очень скоро кровь прилила к ее лицу, в глазах замерцали огонечки, а губы изломились в неласковой усмешке.

– Еще ни один мужчина не касался меня, – вымолвила девушка ровным голосом, – но такие, как ты, смогут овладеть мною лишь силой!

– Разве я обидел тебя хоть чем-нибудь?! – горячо заговорил Мир-Арзал, но девушка сделала отстраняющий жест.

– Не знаю и знать не хочу, – отрезала Авидия, – какими темными делишками вы занимаетесь с отцом, но ваше дыхание отравляет божий мир! Вы все мне противны – и ты, и твои дружки, и друзья моего отца! Ты хорош, но прибереги свою красу для лупанария! Если я и отдамся мужчине, то это будет тот роксолан… Сергий… Он достойный человек, и хорошего рода – его отец был воином, и не простым, а в чине легата, он оборонял границы своей страны от таких варваров, как ты! Уходи!

Мир-Арзал, бледный от ярости и унижения, выскочил из кубикулы. И вовремя. Из таблина как раз выходил Гай Авидий Нигрин.

Сенатор и консуляр выглядел усталым, но в то же время его переполняла жизненная сила и бодрость, хотя и слегка нервическая. Глаза Гая Нигрина были красными от постоянного недосыпания, однако блестели молодо, он шаркал сандалиями по полу, едва отрывая ноги, но держался прямо и сохранял выправку военного. Увидев Мир-Арзала, сиятельный сказал, властно и глухо:

– В триклиний!

Мир-Арзал молча повиновался, прошмыгнув в здешнюю трапезную, – продолговатый обширный зал, разделенный на две части шестью колоннами тиволийского мрамора. На полу из драгоценной мозаики сплетались в группен-сексе нимфы и фавны. В глубине зала за колоннадой стоял круглый стол из мрамора, а вокруг него разместились высокие ложа, аккуратно уложенные пуховыми подушками в пурпурных наволочках.

Лампы из алебастра и позолоченной коринфской бронзы были потушены, но запах ароматного нарда еще витал в воздухе.

Шавкат, Тураб, Исмат и Даврон топтались у колонн, перед ними с важным видом, сложа руки за спиной, прохаживался Радамист. Леонтиск, под утро прискакавший из Могонтиака,[94]дремал в деревянном кресле, свесив голову на грудь. Притомился.

Четверо консуляров строем вошли в триклиний, и Леонтиск живо поднялся, наскоро протирая глаза.

– Как съездил, Афинянин? – спросил Гай Нигрин с неожиданной мягкостью.

– Второй Августов легион не пойдет за нами, – ответил Леонтиск.

– Это плохо… – нахмурился Цельс. – А я так рассчитывал на Луцилия!

– В том-то и вопрос! – сказал Леонтиск весомо. – Сняли Луцилия! Адриан снял, еще зимой, и поставил своего!

– Орк его дери… – проворчал Нигрин.

– Но! – Леонтиск поднял палец. – Когда я проезжал через Лугдун, то остановился в одной харчевне и встретил… Лукия Геллия Попликоллу!

– Старину Лукия?! – обрадовался Пальма.

– Его!

– Ну-ну! – заерзал Нигрин. Лузий Квиет за его спиной оскалился.

– Доверили ему кастру, где-то севернее Толозы,[95]семь когорт. Ну вот… Стал я ему намекать, а он сразу: «Авл в деле?» Я киваю, и он так, осторожненько: «Ждите говорит, писем!» Пришлю, мол, свое согласие, а вы тогда и отпишите, куда мне, когда, кого и как!