— Извините, тут мужчине стало плохо. Адвокату, который тут рядом работает…

Не хватало того, чтобы этим адвокатом оказался ее Догма. Вдруг у него случился инфаркт или инсульт? Или, чего доброго, он стал жертвой киллеров, нанятых мужем, зная Геныча, Инна ничего не исключала.

— А вы случайно не Инна Евгеньевна? — продолжила женщина, и когда Инна кивнула, произнесла: — Этот мужчина, сказал, что вы вот-вот подъедете, и все время вас зовет. Говорит, что, перед тем как мы отвезем его в Склиф, ему нужно сообщить вам что-то крайне важное.

Инна, даже не закрыв дверцу автомобиля, бросилась к «Скорой» вслед за миловидной дамой, и увидела: раскрытые двери, брюхо «Скорой» со стоявшей там складной каталкой, на которой, однако, никто не лежал.

— Так где же он? — оглядываясь по сторонам, спросила Инна, решив, что пошла не в том направлении и что Догма — речь могла быть только о нем! — лежал где-то рядом.

И вдруг почувствовала резкую боль в правом предплечье. Вскрикнув, Инна обернулась и заметила ту самую миловидную врачиху, всадившую ей шприц. Инна увидела, как та выпрыскивает ей солидную дозу какого-то бесцветного препарата.

Она попыталась отодвинуться, захотела вытащить другой рукой шприц, но вдруг поняла, что не может. В голове практически мгновенно зашумело, в ушах загудело. До нее донеслось:

— Теряет сознание, давайте, подхватывайте ее…

Кажется, к ней кто-то сзади подошел, Инна все же попыталась сопротивляться, желая что-то сказать, открыла рот, дабы позвать на помощь…

И поняла, что не может выдавить из себя ни звука. Она куда-то падала, а возникшие невесть откуда типы в медицинских балахонах вытаскивают из нутра «Скорой» каталку.

Каталка ведь предназначалась не для мифического адвоката, а для нее самой!

Инна попробовала увернуться, но ничего не вышло. Ноги ее не держали, ее тянуло вниз, на каталку. Она чувствовала, что теряет сознание.

Открыв глаза, Инна подумала, что ей привиделся чрезвычайно мерзкий сон. О том, как издательство ее журнала, теперь уже не ее, как Людмила Львовна оказалась подлой предательницей и как ее при помощи примитивного трюка обвели вокруг пальца и, впрыснув какую-то убойную гадость, увезли куда-то на «Скорой»…

Чего только не приснится! А ведь ей пора подниматься, день предстоял долгий и тяжелый, в десять утра ее ждал адвокат Догма, а до этого она в самом деле намеревалась заехать во «Всякую литературную всячину», чтобы убедиться, что все в порядке.

Инна попыталась подняться, но оказалась не в состоянии этого сделать, и осознала, что это был никакой не чрезвычайно мерзкий сон. А реальность.

Правда, не менее мерзкая.

Еще раз дернувшись, Инна осознала, что привязана при помощи эластичных ремней к больничной каталке. Ей в глаза светила яркая люминесцентная лампа, а стены того помещения, в котором она находилась, были выкрашены в цвет морской волны.

Вообще-то весьма приятный цвет, который, однако, внушил Инне панический ужас.

Она вновь попыталась освободиться, но быстро поняла, что занятие это бессмысленное. Сколько она ни дергалась, ремни не ослабевали.

Выходит, ее похитили, причем средь бела дня, и никто этого не заметил?

Инна попыталась дышать ровнее и принялась размышлять. То, что ее похитили по приказанию Геныча, не подлежало сомнению. Только вот что супруг намеревался с ней сделать?

Убить?

Как-никак она мать его детей, и пусть он не считает Женечку своим ребенком — двух старших дочек ведь считает?

И вдруг поняла: если речь идет о контроле над миллиардным холдингом, то Геныч готов на все. Буквально на все.

Раздалось жужжание, а потом послышались шаги. Инна закрыла глаза, притворяясь, что все еще находится без сознания, но знакомый голос произнес:

— Не надо юродствовать, Инна Евгеньевна!

Это был тот самый бархатистый голос, который беседовал тогда с ней по телефону, внушая мысль, что похищение Женечки — дело рук братьев Шуберт.

— За вами наблюдают, да к тому же действие транквилизатора уже давно закончилось. Не надо делать вид, что вы все еще спите, когда всего пять минут назад вы дергались так, словно вас поджаривали на гриле.

Инна ощутила, что грядушка каталки, на которой она лежала, стала постепенно подниматься вверх, видимо, кто-то привел в действие электрический моторчик.

Отрыв глаза, она увидела бесцветного типа, вероятно, одного из помощников Геныча, которому было поручено «разобраться» со строптивой женой.

— Добрый день! — произнес он, и Инна решила, что в подобной ситуации — прикованной к каталке и полностью зависимой от похитителей — единственно адекватной манерой поведения может быть ирония.

Терять ей, после потери активов и «Всякой литературной всячины», все равно было нечего.

И вдруг на ум ей пришло: ну конечно же, есть.

Ведь у нее осталось то, что ей было дороже всего остального: Женечка!

— Для кого добрый, а для кого и нет, — возразила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и приветливо, и уставилась в глаза этому типу.

Тот, долго не выдержав, отвел взгляд и, кажется, смутившись, произнес:

— Только вот не надо давить на психику, Инна Евгеньевна…

Она едва не расхохоталась — это она-то давит на психику?

— Вы это серьезно? — спросила она.

— Да, очень даже серьезно, — вздохнул тип. — Думаете, мне нравится это задание?

Инна честно ответила:

— Думаю, что да. А что, разве нет?

Субъект, снова вздохнув, ответил:

— Смею вас уверить, Инна Евгеньевна, что нет. Однако вы не оставляете иных возможностей решения этой проблемы…

Инна одарила его самой сладкой улыбкой, на которую была способна в данный момент, а потом поинтересовалась:

— И что вы намерены со мной делать? Отрезать при помощи бензопилы ногу? Вживлять мне в живот бешеную крысу? Отдать на растерзание зеленой анаконде?

Говоря это, она не мигая смотрела на типа, который, вдруг покрывшись испариной, воскликнул:

— Ну что вы! Никакого физического насилия мы к вам проявлять не будем!

Дернувшись, Инна сказала:

— Ах, а видимо накачивать меня черт знает чем, похищать и приковывать к каталке — это не физическое насилие?

Ее собеседник явно занервничал.

— Мы не об этом должны с вами говорить…

Инна, закрыв глаза, отчеканила:

— Я ни о чем с вами не намерена говорить, пока вы не отпустите меня. Ни о чем! А если хотите пытать или убивать — валяйте. Я все равно помешать вам не смогу. Или мне закричать?