– Я остался жить только потому, чтовыжила ты.

...Папик вышел, не попрощавшись и даже неоглянувшись. Я улыбнулась и смахнула выступившие слезы. Если я не ошибаюсь, онвлюбился. Его любовь для меня – настоящая награда после всех лишений, мучений инаказаний. Я закрыла глаза и спокойно уснула.

Папик подъехал к выписке с огромным букетом цветов.Усадив меня на заднее сиденье новенького джипа, он сел рядом и повез меня всторону центра. Следом за нами ехал еще один джип, набитый мордоворотами. Папикзаметил, что я постоянно оборачиваюсь, и сказал:

– Не обращай внимания, Дашенька. Это моиребята. Я, к сожалению, везде должен быть с охраной. Жизнь у меня такая. Влюбой момент могут хлопнуть.

Я улыбнулась и прижалась к нему. Подъехав кодному из домов на Кутузовском проспекте, машины остановились. Папик помог мневыйти из машины, взял за руку и повел в подъезд. Мордовороты неотступноследовали за нами, готовые выстрелить в любой момент. Открыв дверь квартиры,папик наконец распрощался с охраной:

– Пусть все едут по объектам и по домам.Женька останется дежурить в машине у подъезда. Остальным отбой.

Закрыв дверь, папик провел меня по комнатамуютно обставленной квартиры и грустно произнес:

– Ну вот, девочка, мое новое убежище. Наднях прикупил. В общем-то квартира неплохая, но я никогда не любил городскиеквартиры. Я предпочитаю жить в особняках.

– Шикарная квартира! – воскликнулая. – Наверное, стоит целое состояние!

– Для меня это копейки, – засмеялсяпапик, снял пиджак, кобуру, подкатил журнальный столик с бутылкой крепкогоджина и разлил его по рюмкам.

– Давай, Дашенька, отметим твоевыздоровление! Я хотел по-домашнему. В ресторане постоянная суета, да и народуслишком много. Я в последнее время стал уставать от суеты. Ты не против, еслимы отпразднуем это событие здесь?

– Я бы хотела съездить на кладбище, чтобыпроведать Татьяну...

– Завтра обязательно поедем. Меня тудасамого тянет... – Папик грустно улыбнулся. – Танька говорила, что тылимузины любишь, а я их терпеть не могу. Хотел приехать за тобой в больницу налимузине, но не смог пересилить себя. На них одни пижоны разряженные катаются,а нормальный мужик в джип сядет.

– Мне все равно, на чем выприехали, – несмело сказала я.

– Даша, давай перейдем на «ты». А то ясебя рядом с тобой дряхлым стариком чувствую, словно мне лет девяносто, неменьше. Зови меня просто Гришей.

– Гришей? – переспросила я дрожащимголосом.

– Ну, если хочешь, Григорием. Как тебеудобно.

– Я постараюсь...

– Даша, я хочу знать о тебе все.

– В смысле?

– Я хочу знать о тебе все. Тебенеобходимо выговориться. Мне кажется, что ты многое держишь в себе. Тебя что-тогнетет, девочка. Расскажи мне все. Я не причиню тебе зла.

– Вы хотите знать все?

– Хочу.

– Тогда слушайте.

– Слушай, – поправил меня папик.

– Слушай, Гриша, – нерешительносказала я и начала говорить.

...Я рассказала ему про то, как вышла замуж заМакса, как мы жили все это время, как Макс опротивел мне и я хотела его убить,про свой стриптиз-бар, про Глеба, про его предательство, про Веркины угрозы,про знакомство с сатанистами, про колонию и встречу с Танькой и даже про то,как Глеб приезжал ко мне на свидание и просил меня станцевать. Папиквнимательно меня слушал, ни разу не перебив.

– Мне не дает покоя смерть Макса. Веркачто-то скрывает. Почему тело до сих пор не нашли и меня не забрали в милицию?Почему мать Макса не захотела встретиться со мной? Больше всего на свете ябоюсь опять оказаться в колонии. Я не выдержу там. Лучше умереть, чем попасть вэто страшное место, – тяжело вздохнула я.

Папик вытер выступивший на лбу пот, посмотрелна часы и неожиданно спросил:

– Сколько, ты говоришь, ехать до твоегопоселка?

– Ночь на поезде.

– На машине намного быстрее. Поехали, наджипе домчимся с ветерком.

– Куда поехали? – округлила я глаза.

– В твой поселок. Надо разобраться с этимвопросом раз и навсегда. Найдем твою Верку, и я вытрясу из нее всю правду. Онав два счета признается мне, кто убил твоего мужа, и тебе ничего не будетугрожать.

– Но ее могут посадить?

– Ты посидела, пусть и она со своиммуженьком посидит.

– Нет. Я так не могу.

– Поехали. Я гарантирую тебе, что ихникто не посадит. Я хочу одного: чтобы они честно рассказали, кто убил твоегомужа. Я хочу, чтобы тебе ничего не угрожало и ты жила спокойно. Никто и никогдабольше не будет вымогать у тебя деньги.

– Я боюсь...

– Не ври. Ты ничего не боишься. Я этопонял, когда увидел в твоих руках автомат. Ты прекрасно палила и этим сразиламеня наповал, – засмеялся папик и поцеловал меня в щеку.

– Гриша, ты уверен, что нам нужно тудаехать?

– Конечно! После этой поездки тывернешься совсем другим человеком...

Папик взял меня за руку и повел к выходу. Япопятилась обратно в зал.

– Гриша, я не готова. Я не могу так сразуприехать туда. Я боюсь.

– Чего?

– Я боюсь, что меня там ждет милиция.Если кто-нибудь узнает, что я вернулась домой, меня сразу схватят и засадяттуда, откуда ты меня вытащил. За убийство дают очень много. Я не выдержу,Гриша! Я там сломаюсь. Я не хочу! Там страшно, Гриша. Там ужасно страшно.Только в этом жутком бараке я поняла, что самое ценное на свете – это свобода.Ни деньги, ни яхты, ни виллы, ни личные самолеты, а свобода, потому что когдаее нет, то ничего этого не нужно. В заключении все видишь в истинном свете.

– Но ведь ты же не убивала своего мужа?

– Я не смогу этого доказать.

– Это докажу я. Тебе нечего бояться.

– Но ведь я была соучастницей! Яуговаривала родственников убить моего мужа, обещала золотые горы, устроила этотпикник, помогала тащить тело к болоту, когда все произошло. За это тожеполагается срок.

– Зачем ты это затеяла? Разве ты не могларазвестись с ним по-человечески?