Лидер одной из партий, который обещал надеть свой десантный берет и тельняшку в случае если прольётся хоть капля русской крови (море крови русской уже пролили, а берет и тельник так до сих пор и ищет), разродился очередной идеей: создать Фонд помощи армии и флота. Лучше бы статью в Уголовный кодекс ввели о привлечении спекулянтов и барышников к уголовной ответственности за взвинчивание цен, а сами цены зафиксировали. А то получается, что через фонд будут поступать наши денежки прямиком в карман барыг.

Миша Вайнгольц просит сфотографировать его вдвоём с Саней. Ловлю себя на мысли: чёрт возьми, а ведь за столько лет у нас нет снимка вдвоём. Доверять Мишке такое ответственное дело, как фотографирование, — верх безответственности, о чём ему говорю, но он только хмыкает и отчаянно дымит сигаретой. Предупреждаю: если напортачит — убью, но Мишка флегматично заявляет, что природу не обманешь и нечего грешить на такого мастера высшего класса, как он.

24

Госпиталь не был конечной и самой главной целью, хотя ему предназначалась львиная доля груза. Да и как иначе: свои, десантники, и бывший старшина разведроты просто обязан был оставаться верным традициям десантного братства. Мы здесь уже не первый раз: можно сказать — завсегдатаи. К счастью, раненых было чуть-чуть: может всё-таки десантура воевать малой кровью. Самое востребованное — жгуты и кровоостанавливающее. Наши жгуты — эксклюзивные, самые востребованные в доблестной Красной армии: проверяли на разрыв, тянули по три бойца с каждой стороны и… выдержали! Персональным сладостям для Татьяны и Оксаны обрадовались чуть ли не больше, чем медикаментам. Сластёнам давно обрыдла каша из сухпайка, а тут огромная банка мёда и пастила. Вкусняшки специально изготовили для них куряне, упаковали заботливо и строго-настрого наказали передать лично в руки. Танечки, увы, не оказалось — была на задании, так что всё приняла Оксана, обещав клятвенно дождаться подругу, чтобы порадовать гостинцами. Ловлю себя на мысли, что порой простое участие, вот такие домашние выпечки или фруктовые вкусности, участливый взгляд или слово согревают душу больше, нежели всякие высокопарные речи. Эти парни и девушки не просто санитары, фельдшера, врачи — они настоящие десантники: обязательные прыжки с парашютом, владение автоматом и ножом, марш-броски и «качалки» на спортплощадке и все остальное из арсенала десантуры. Но они еще врачеватели и спасатели. По первому зову мчатся на передовую, вытаскивают раненых, доставляют их в госпиталь и опять обратно. Санитарная «буханка» в пробоинах, как в конопушках, корпус фары вспорот осколком, бампер смят салфеткой — движется на честном слове. Зачастую с утра до утра мотаются без перерыва на сон и отдых, но не скулят и не ноют. Порой по возвращении тельник настолько мокрый, что хоть выжимай. Трудяги, незаметные и незаменимые.

Обговорили список медикаментов на следующую гуманитарку, произнесли дежурные благодарности на камеру (не лежит душа к этому ритуалу, но требуют обстоятельства), фотография на память, короткое прощание и снова в путь. До встречи, дорогие наши защитники!

25

Взгляд зацепил его сразу. Слишком уж он был нетипичен на этой луганской улице у придорожного кафе, выбиваясь из общего ряда своим спокойствием и основательностью. Он даже курил как-то по-особенному, зажав сигарету между безымянным и средним пальцами. Может быть, потому, что фаланга указательного напрочь отсутствовала, а оставшейся сигарету не удержать. Его внутренняя непоказная независимость ощущалась в посадке головы, в спокойном пристальном взгляде и даже в распахнутой куртке, свидетельствующей не столько о небрежности, сколько о независимом характере её владельца. Потягивая с прихлёбом кофе из бумажного стаканчика, он смотрел вдоль улицы, словно кого-то поджидая.

Однозначно где-то и когда-то пути наши пересекались — что-то знакомое показалось в этом прищуре, в этой линялой бороде, вытравленной табачным дымом, но где и когда — память отказывалась подсказывать.

Подошёл к нему, присел рядышком, закурил, пара фраз о погоде (только что прошедший ливень плавно перешёл в небольшой дождь), и вот уже потекла неторопливая беседа. Оказалось, что пути-дорожки действительно пересекались: в четырнадцатом мы возвращались, перетаскивая «языков» через нейтралку, а он как раз в составе группы обеспечивал наш выход. Короткая встреча, ночью, в свете зажжённого фонарика, а всё-таки врезалась в память.

Он теперь на «Урале» работает. Оружие с собою не берёт — РГД в кармане, а стрелять фаланга ампутированного осколком пальца не позволяет, потому и рулит по фронтовому бездорожью без автомата. Если что — самоподрыв и потопала душа в рай. А может, и в ад — грешил немало, но это уже как архангел решит. Из Новочеркасска возвращается: менял резину на зимнюю: старая лысая в смерть, по грязи елозит, а тут осень вперемежку с зимой, так что шуточки в сторону.

И вдруг словно солнышко прорвалось сквозь насупленные тучи.

— Дед Сашка? — спросил у него полуутвердительно.

— Он самый. А ты никак Седой? — степенно ответил казак и взглянул с хитрецой. — Признал я тебя. Только ты помоложе да порезвее был тогда… Седой — один из прежних позывных (их было достаточно, так что вычислять не стоит). Был резвее — это точно: годы берут своё. А вот память не вытравить. Ну а насчёт моложе — так я и сейчас вроде не развалина на диване годочки пролёживать. — Тебе сколько? — Он прищурился, словно оценивая.

Услышав ответ, усмехнулся:

— Дык я на дюжину годков молодше буду, папаня.

Мы расхохотались: повеселил казак, и будто светлее стало это хмурое, зябкое и мокрое утро. А и впрямь дождь стих, и небо стало проясняться.

Фото на память — тогда такой услуги не было. Обнялись, пожелали встречи, не веря, что она случится. Война — штука такая, что загадывать смешно. Живи, дед Сашка, буду молиться за тебя!

26

На ночь ребята «подогнали» просто шикарный отель. Большей радости, чем горячая вода и возможность вытянуться даже на полу, а тем более на кровати, представить невозможно. Вот ведь натура человеческая: чуть улыбнулась удача нечаянным и нежданным счастьем в виде гостиничного номера и безмятежной ночной тишиной, как напрочь забываем о войне, о предстоящей дороге, об опасности.

Утром Миша стоял на гостиничном крыльце, щурился, как сытый кот, и даром что не мурлыкал. А что? Жизнь удалась: добрались до полуночи, «рубанули» банку холодной каши из сухпая, чайком согрелись, душ, хрустящие простыни на широченной кровати — что вдоль, что поперёк. Лафа. Напротив, в паре шагов, сидел большой рыжий кот. Даже не кот, а котяра откормленный и тоже щурился. И от его умильной мордашки и яркой рыжести вылизанной до блеска шерстки градус настроения медленно,