Энни смотрела прямо перед собой, ее настороженный взгляд был полон боли, и Блейк знал, что причина этой боли — он. Он видел ее профиль, желая, чтобы она посмотрела на него. Если бы она это сделала, посмотрела бы на него хотя бы секунду, он бы прочел в ее глазах ответ.

— Энни? — Он взял ее за руку, рука была холодной. — Энни, я люблю тебя, — сказал он сдавленным голосом. — Посмотри на меня.

Она очень медленно повернулась, и он увидел, что ее глаза полны слез.

— Блейк, думаешь, ты можешь сказать, что сожалеешь, и все будет в порядке? Как будто ничего и не случалось?

Он сжал ее руку, а он ведь и забыл, какие у нее тонкие пальцы и какая нежная кожа.

— Я готов заглаживать свою вину всю оставшуюся жизнь.

Энни высвободила руку, на секунду закрыла глаза, и по ее щеке покатилась слеза. Она поспешно смахнула ее.

— Блейк, знаешь, ты очень мне помог. Женщина, которой я была… Я позволила себе стать ничем, пустым местом. Но этой Энни больше нет.

— Ты по-прежнему моя Энни.

— Нет, Блейк, я теперь Энни, которая сама по себе.

— Энни, вернись ко мне! Пожалуйста! Дай нам второй шанс. Ты не можешь просто так все отбросить…

— Не смей даже заканчивать это предложение! Я ничего не отбрасывала. Это ты все отбросил своим эгоизмом, своей ложью и своим блудливым членом. А теперь ты разобрался, что эта Сюзанна хочет быть твоей любовницей, а не твоей женой, твоей матерью и половой тряпкой, и прибежал ко мне. К женщине, которая с улыбкой подберет твое дерьмо и предоставит тебе безопасное место, где от тебя ничего не ждут и где все происходит по-твоему.

Блейка ошеломили и ее слова, и ее злость.

— Энни…

— Я встретила другого человека.

Блейк застыл на мгновение, не в силах произнести ни слова. У него отвисла челюсть.

— Мужчину?

— Да, Блейк. Мужчину.

Он вернулся на свое место и сделал большой глоток остывшего кофе, пытаясь справиться с потрясением от ее заявления. Мужчину? Энни с другим мужчиной?

Седой мужчина с грустными голубыми глазами.

Почему это за месяцы, что они провели врозь, он ни разу не подумал о таком повороте событий? Он всегда рисовал ее себе тихой, надежной Энни, этакой бескорыстно любящей мамочкой, улыбающейся, смеющейся, пробующей себя то в одном дурацком хобби, то в другом. Он представлял ее за шитьем, украшающей дом, тоскующей. Будь оно все проклято, больше всего он представлял, как она по нему тоскует! Блейк посмотрел на нее.

— Ты с ним… ты с ним спала?

— Ох, Блейк, ради бога…

Спала. Энни, его Энни, его жена спала с другим мужчиной. Блейк испытал взрыв необузданного животного гнева, ярости, подобной которой он не знал никогда в жизни. Ему захотелось заорать, запрокинув голову, выпустить с криком свой гнев, но он сидел совершенно неподвижно, до боли сжав под столом кулаки. Теперь положение изменилось, очень сильно изменилось, и ему нужно было действовать с величайшей осторожностью.

— Ты завела роман, — тихо сказал он и поморщился от самого звука этого слова, от образов, которые оно порождало в воображении. Энни извивается от удовольствия. Энни целует чужие губы, прикасается к телу другого мужчины. Он поспешно прогнал эти ужасные мысли. — Думаю, ты сделала это в отместку мне.

Энни рассмеялась:

— Не все в мире вращается вокруг тебя.

— Итак… — Что вообще можно сказать в такой момент? Блейку хотелось пробить кулаком стекло в окне, но вместо этого он должен был сидеть как джентльмен, делая вид, что ему не больно, что это не его сердце было сейчас вырвано из груди. — Наверное… — Он пожал плечами. — Я думаю, мы можем друг друга простить.

— Мне не нужно твое прощение.

Блейк поморщился. Это были те самые слова, которые он бросил ей в лицо несколько месяцев назад. Наверное, тогда они больно ранили ее. Господи Исусе, как же больно теперь они ранили его.

— Мне очень жаль, Энни, — тихо сказал Блейк, не сводя с нее глаз.

Он впервые по-настоящему понял, что он наделал. В своем высокомерном эгоизме он не задумался, через что он заставил ее пройти. Он приукрашивал свое поведение, используя словарь девяностых: «Мне нужно пространство, нет смысла оставаться вместе, если ты не счастлив, тебе без меня будет лучше, мы отдалились друг от друга…» И он сам во все это верил! Теперь-то он видел свою ошибку. Эти слова были пустыми оправданиями мужчины, который считал, что общие правила к нему неприменимы. Он вел себя так, словно их брак был помехой, досадным ограничением на собственность, которую он хотел перестроить. А слова, которые действительно имели значение, — любить, беречь и заботиться, пока смерть не разлучит нас, — он небрежно отбросил в сторону, словно они ничего не значили.

Блейку впервые в жизни было за себя стыдно.

— Я не представлял, как это может быть больно. Но, Энни, я тебя люблю, в это ты можешь поверить. И я буду любить тебя до конца моих дней. Не важно, что ты делаешь, куда ты пойдешь или что ты скажешь, я всегда буду здесь, буду ждать твоего прощения. И любить тебя.

Блейк увидел, что она словно встрепенулась, и заметил, что ее губы расслабились. На какое-то мгновение, на одно биение сердца, она смягчилась, и он, как любой хороший адвокат, знал, как ухватиться за эту возможность. Он нежно дотронулся до ее подбородка, вынуждая посмотреть на него.

— Ты думаешь, я не люблю тебя по-настоящему, что я тот же самый эгоистичный мерзавец, каким я был всегда, и что ты мне нужна, потому что ты облегчала мне жизнь, но это не так, Энни. Ты делаешь мою жизнь полной.

— Блейк…

— Помнишь прежние дни? Когда мы жили в том пляжном домике в Лагуна-Нигель? Я не мог дождаться, когда уйду с работы, чтобы увидеть тебя. А ты всегда встречала меня у дверей, помнишь? Бывало, ты распахивала дверь и бросалась в мои объятия. А помнишь, когда родилась Натали, я забрался к тебе в узкую больничную койку и провел с тобой ночь, пока та старая худющая медсестра не пришла и не вышвырнула меня? А как насчет того раза, когда мы с тобой в полночь строили на пляже песочные замки, пили шампанское и мечтали о доме, который у нас когда-нибудь будет? Ты сказала, что хочешь спальню голубую с белым, а я сказал, что, если хочешь, можешь выкрасить ее хоть в лиловый, лишь бы ты обещала всегда быть в моей постели.

Теперь Энни плакала.

— Блейк, прошу тебя, не надо…

— Не надо что? Не напоминать тебе, кто мы и как долго мы были вместе? — Он достал из нагрудного кармана носовой платок и стер слезы с ее лица. — Энни, мы — семья. Мне надо было понять это раньше, но я был слепым и глухим эгоистом, я слишком многое принимал как само собой разумеющееся. — Его голос понизился до хриплого шепота, и он смотрел на Энни сквозь пелену собственных слез. — Энни, я тебя люблю. Ты должна мне верить.