Она так сильно его изменила, его Энни. Она дала ему семью и заставила его поверить, что любовь согревает и в самое холодное время. Она показала ему, что он способен выбраться из зыбкой трясины, в которую погрузилась его жизнь, что он может бросить пить и способен заботиться о дочери. Она дала ему все, о чем он мечтал.

Кроме будущего. Когда они были вместе, они не говорили о ребенке и о будущем.

Сейчас Энни стояла в гостиной и смотрела на фотографии, стоящие на каминной полке. Она рассеянно поглаживала свой все еще плоский живот. Спускаясь по лестнице, Ник спрашивал себя, о чем же она думает. Ступеньки заскрипели под ногами Ника. На эти звуки она подняла взгляд и улыбнулась ему:

— Привет, Ники.

Он подошел к ней сзади, обвил ее руками и привлек к себе. Она запрокинула голову ему на плечо. Он несмело протянул руку и положил ладонь на ее живот. На секунду он позволил себе помечтать, что этот ребенок — его, и что Энни — его, и что этот момент — начало, а не конец.

— О чем ты думаешь? — тихо спросил он.

С этим простым вопросом, которые любовники так часто задают друг другу, пришел какой-то животный страх.

— Я думаю о твоей работе. — Она повернулась в его объятиях и посмотрела на него. — Я хочу быть уверена, что ты вернешься на работу.

У Ника защемило сердце от такого проявления заботы. Он знал, что Энни нужно от него прямо сейчас, в эту секунду: улыбка, шутка, какой-то жест, который бы заверил ее, что без нее с ним все будет хорошо. Но он не обладал такой силой, хотел бы, но не обладал.

— Энни, я не знаю…

— Ник, я знаю, что ты был хорошим полицейским. Я еще не встречала такого неравнодушного человека, как ты.

— Эта неравнодушие меня чуть не уничтожило.

Слова Ника несли в себе скрытый смысл, и он знал, что Энни его поняла.

— Но неужели ты бы отказался ото всего — от заботы, от любви, и не стал бы даже пытаться… ты бы отказался от этого потому, что в конце все равно ждет боль?

Ник нежно коснулся ее лица.

— Сейчас ты говоришь не о моей работе.

— Ник, это одно и то же. Все, что у нас есть, — это время и усилия. А конец, боль… это не в нашей власти.

— Разве?

— А разве в нашей?

По лицу Энни скатилась слеза, но Ник не решился ее стереть, будто он боялся, что эта крошечная капелька влаги обожжет его руку. Он знал, что этот момент останется с ним навсегда, даже если он захочет его забыть.

— Энни, я никогда тебя не забуду!

На этот раз ему было все равно, насколько это больно. Он позволил себе помечтать, что ребенок, которого она носит, — его.

Энни приехала в дом отца с утра пораньше. Выйдя из машины, она несколько секунд просто стояла и так смотрела на дом, где прошло ее детство, как будто никогда не видела его раньше.

Окна светились золотистым светом, решетка веранды, опоясывающей весь дом, была увита цветами, радующими глаз буйством красок. В этом году ее не будет здесь, когда осенью зацветут хризантемы. И хотя Энни не видела их уже много лет, сейчас это ее огорчило. Она будет скучать по отцу. Странно, живя в Калифорнии, она подолгу не видела его, иногда они могли не видеться больше года, но там она не испытывала такой щемящей тоски, которая сейчас камнем лежала на ее сердце. Она почти почувствовала себя снова девочкой, которая боится впервые уехать из родительского дома.

Энни со вздохом захлопнула дверцу машины и пошла к дому. Она еще не дошла до веранды, как Хэнк распахнул дверь.

— Наконец-то! Я не видел тебя уже несколько дней. Я начал…

— Папа, мне пора.

— Уже?

Энни кивнула.

— Я уезжаю завтра утром.

Хэнк сел на плетеный диванчик. Потом жестом пригласил Энни сесть рядом с ним.

Она села в мамино кресло-качалку и откинулась на спинку. Здесь воспоминания о ее детстве были совсем близко, они приходили в поскрипывании кресла-качалки на веранде. Энни казалось, она слышит голос матери, зовущей ее в дом.

Хэнк смотрел на зеленую стену леса.

— Энни, я очень сожалею. Обо всем.

У Энни сжалось горло.

— Я знаю, папа.

Наконец он повернулся к ней:

— Я тут для тебя кое-что приготовил.

Хэнк пошел в дом и быстро вернулся с подарком в руках. Энни взяла коробку, завернутую в красивую голубую фольгу, и открыла ее. Внутри оказался толстый альбом для фотографий в кожаном переплете. Она стала листать альбом. Черно-белая фотография на первой странице явно знавала лучшие времена. Края ее были обтрепаны, весь снимок покрывала тонкая сеть мелких белых заломов, словно параллели и меридианы на географической карте. Это была редкая фотография Энни и ее матери, Энни никогда раньше не видела этот снимок. На матери были белые велосипедные брюки и рубашка без рукавов, волосы ее были собраны в конский хвост. Она улыбалась. Рядом с ней стояла худенькая Энни с новеньким велосипедом. Энни помнила этот велосипед. Его подарили ей на день рождения, на празднике было море воздушных шариков, торт и много смеха. Она помнила, как мама была горда, когда она впервые на нем поехала. «Вот так, Энни, дорогая, теперь ты поедешь по своему пути».

Энни медленно переворачивала страницы, всматриваясь в каждую фотографию. Это была она, Энни, ее жизнь, с первых детсадовских дней, через бунтарские подростковые годы. Перед ней лежала ее жизнь, застывшая в отдельных моментах, и каждый вызывал сладко-горькие воспоминания. Леди — щенок, которого они принесли домой из бакалейного магазина, украшение для новогодней елки, которое она сделала на уроке труда в столярной мастерской мистера Квисдорфа. Белое атласное платье без рукавов, которое она надевала на школьный бал в предпоследнем классе.

На нее нахлынули воспоминания, их нужно было хранить и смаковать. Энни удивилась, как вышло, что она так о многом позабыла. На каждой фотографии она видела себя, женщину, проглядывающую в веснушчатой девочке со щелями на месте выпавших зубов. Последняя страница альбома была отведена под семейную фотографию — Блейк, Натали и Энни позировали всего два года назад.

«Вот и я, — думала она, глядя на улыбающуюся женщину с большими глазами в черном дизайнерском свитере, — и не я».

— Мне удалось найти лишь немногие фотографии твоей мамы, — сказал Хэнк. — Я просмотрел на чердаке дюжину коробок, и в этом альбоме — почти все. Мне жаль.

Энни удивилась, услышав голос отца: она так погрузилась в свои собственные мысли, что забыла, что отец рядом. Она улыбнулась:

— Все матери такие. Мы фотографируем других, но не очень внимательны к летописи нашей собственной жизни. Это, конечно, неправильно, но мы понимаем это, только когда уже слишком поздно.

Она вернулась к первым страницам альбома, к черно-белой фотографии с маминого выпускного. Сара выглядела на ней такой юной, что при взгляде на нее щемило сердце. Энни прекрасно помнила карий цвет глаз матери. Она погладила фотографию. «Мама, ты когда-нибудь искала себя в зеркалах? Была ли ты такой же, как все они — другие? И почему ты мечтала открыть книжный магазин?»